Командованию немецкой армии, потому что оно вело пропаганду на ту сторону, это было ударом и по Геббельсу, потому что всякая пропаганда вообще велась под его контролем.
Для того, чтобы создать органы, способные справиться с этой трудной задачей в намечающейся к формированию Освободительной Армии, среди гражданского населения, рабочих и беженцев и, что самое важное, на ту сторону, нужно было провести большую работу: найти нужных людей, создать организации, радиостанции, типографии, редакции газет и журналов, наладить каналы распространения и т. д.
Начальником отдела пропаганды будущего Комитета Власовым был назначен генерал Жиленков. Намечалось создание большой центральной газеты — общественно-политического органа Комитета, газеты для армии и нескольких газет помельче на окраинах в Австрии, Италии, Норвегии, Дании, в других местах большого скопления русских людей и в не занятых еще Красной Армией областях Польши. Намечалось создание газет на языках народов, представители которых вошли в Комитет. Тираж центрального органа и газеты для армии был определен в 250 тысяч. Остальные гораздо меньше. Из-за недостатка бумаги очень сокращены были в то время и тиражи немецких газет.
Параллельно с этим формировались органы гражданского управления для защиты прав русских людей, находившихся в Германии, прежде всего, конечно, рабочих, положение которых было наиболее тяжелым. В недалекой перспективе намечались мероприятия по освобождению этих людей из ведения немецких органов и постепенный переход их введение Комитета. Для начала Власовым было вытребовано распоряжение об уравнении русских рабочих в правах с другими иностранными рабочими, которое вскоре и появилось в печати. Оно непроизвело магического действия в смысле перемены положения наших «остов»: сопротивление с немецкой стороны было большим и ожесточенным. Но со временем и медленно оно все- таки проводилось в жизнь почти всюду.
Формирующееся Движение было встречено в штыки не только с немецкой стороны, но с разной степенью враждебности и со стороны некоторой численно незначительной части русских людей. Так, в открытую оппозицию к нему встало бывшее возглавление эмиграции в Германии. Для них Власов был неприемлемым как выскочка, не имеющий права на то, чтобы возглавить русский антибольшевизм. Право на водительство оно еще в первые годы навсегда запатентовало за собой и уступать его никому не хотело. На патенте стояла печать и подпись все того же Розенберга. Генерал Бискупский, которому поручено было Гитлером управление и наблюдение за русской эмиграцией, сначала в Германии, а потом и во всей Европе, был давно связан с национал-социализмом и в свое время оказал ему даже большие услуги — после неудачного путча в Мюнхене в 1923 году у него на даче какое-то время скрывался Гитлер. Позднее генерал отдал все свои небольшие средства в кассу нацистской партии. После прихода Гитлера к власти — генерал в знак признательности и был назначен на этот пост.
Враждебно было встречено Движение руководителем казаков генералом Красновым, как потом оказалось враждебно только им персонально, вопреки стремлениям самих казаков, в критические дни единогласно выразившим желание влиться в Освободительное движение.
Незначительная количественно часть подсоветских людей видела во Власове члена коммунистической партии с 1930 года и одного из ближайших сотрудников Сталина во время войны, — для них он был недостаточно антисоветским, был оппозиционером по отношению к большевизму, а не врагом его, какими считали они себя. В этих кругах выходящее на арену Движение часто соединялось знаком равенства с модным в то время словом необольшевизм. Эта группа продолжала оставаться у развалин Восточного министерства.
Но все это были величины микроскопические по сравнению с той многомиллионной массой, которая встала за Власовым стеной. Я упоминаю об этой русской оппозиции только для того, чтобы оттенить добровольность, подлинную народность и массовость Движения. Практически эти группы никакого сопротивления не оказали и оказать не могли. Но в их существовании руководители немецкой политики, приверженцы Розенберга, видели подтверждение своей правоты и черпали силы, чтобы противостоять окончательной ломке идеалов, на которых воспитана была национал-социалистическая партия. В огне вспыхнувшего потом массового энтузиазма эти маленькие оппозиционные группы растопились окончательно и очень многие из них присоединились к Движению позднее.
Через несколько дней после возвращения с фронта меня попросил приехать к нему Жиленков. Формирующийся Отдел пропаганды находится в большом доме там же в Далеме, недалеко от виллы, занятой Власовым.
Я приезжаю сюда впервые. На лестнице, в коридорах и во всех комнатах- множество народа. Бегают туда и сюда офицеры, пропагандисты с фронта, стучат машинки, кто-то кричит по телефону. В стороне — группа иностранных журналистов, итальянцы и, если не ошибаюсь, болгары.
Я стучу в дверь и прохожу прямо в кабинет. За столом сидит Жиленков, перед ним на стуле два незнакомых мне молодых человека в штатском. Он знакомит нас. По окончанию обеих названными гостями фамилий я догадываюсь: сербы.
— Вот, мы сидим уже довольно долго, — не без смущения говорит Жиленков, — не меньше, чем четверть часа, и всё стараемся друг другу сказать что-то и, по-видимому, хорошее сказать, а ничего не выходит. Ни я их, ни они меня явно не понимают. Выручите, дорогой, вы ведь знаете сербский язык.
Гости оказались своеобразной делегацией от сербской антикоммунистической молодежи, которая в отрядах, сформированных Лётичем, борется против коммунистических партизан Тито. Гостиприехали с определенной задачей: один из них произносит, по-видимому, заранее приготовленную и заученную речь.
— Нас наши друзья, учащаяся молодежь Югославии, послали сюда найти генерала Власова и сказать ему, что мы вливаемся в антикоммунистическое Движение, которое он возглавляет. Мы считаем, что все антикоммунистические силы сегодня должны объединиться в общей борьбе. Коммунизм един — объединенными должны быть и мы… Мы передали письмо генералу Власову, он его взял, а нас направил сюда…
Я перевожу его слова.
— Все это очень приятно слышать, радостно все это, — говорит Жиленков, — и вы им скажите что- нибудь хорошее и приветливое, но… мы еще не можем вести переговоров, даже и таких сердечных, с иностранцами. Пожелайте им всего хорошего и выразите уверенность, что мы с ними еще встретимся для того, чтобы бороться за освобождение и сербского, и русского народа от нашего общего врага.
Гости довольны, улыбаются, встают и, по-юношески старательно расшаркавшись, уходят. Жиленков провожает их до дверей комнаты, я иду до калитки. Мне хочется сказать им что-то очень хорошее, мне кажется, что прием был слишком холодным и официальным. Спускаясь по лестнице, я беру их обоих под руки и, наклонившись, говорю:
— Каждое сказанное и Власовым, и Жиленковым слово должно звучать для вас гораздо теплее, чем они были сказаны. Формирование наших сил еще только начинается и связью с какими угодно иностранцами им не хотелось бы осложнять еще не окончившиеся переговоры…
Они весело улыбаются: — Мы понимаем все это, и того, что мы слышали, вполне достаточно, больше чем достаточно. Когда мы приедем к своим и расскажем, что Власов на самом деле есть, что мы его видели и даже с ним разговаривали, наши друзья будут очень рады. Мы ведь не верили, что это на самом деле, думали, что это какой-нибудь немецкий трюк, пропаганда… Нас будут водить из дома в дом и показывать как людей, которые говорили с Власовым.
Месяца два спустя через знакомого журналиста-серба они переслали мне в подарок большую пачку журналов, которые выпускала эта молодежь. Каждый батальон и чуть ли не каждая рота издавали свой собственный. Все это писалось от руки и только изредка на пишущей машинке. Три четверти содержания всех журналов были посвящены Власову и Русскому Освободительному Движению, которое эта молодежь считала и своим кровным делом.
Вернувшись в кабинет, я рассказываю Жиленкову о нашем разговоре на лестнице. Он смеется — вот вам и международная политика…
— К этому нужно быть готовым, Георгий Николаевич, — говорю я. — Не подлежит никакому сомнению, что такие же, может, менее сердечные, разговоры придется вести и с болгарами, и с румынами, и с поляками. О том, что враг у всех один, что необходимо объединить силы для борьбы с ним, они догадаются очень скоро, и мне кажется, что отвоевать свободу в сношениях с ними — одна из самых главных задач. Скажу даже больше: может быть, наступит день, когда вот с такими пожеланиями о совместной борьбе и об
