время беседы с японкой, сменилось улыбкой, глаза потеплели. Он читал:
«…наш мальчик не желает больше ползать, то и дело поднимается на смешные толстые задние лапки и садится со всего размаха на пол. И оказывается, ему даже не больно. Такой он маленький. Падает всего лишь с пятнадцати сантиметров. Это прелесть как мило. Я часами любовалась его героической борьбой. Гордись, он весь в отца. Он победил! В следующем письме я пошлю тебе его фотографию „во весь рост“. Ты не узнаешь его. Так он вырос! Так же растет, кстати сказать, и его мама. Я приготовила тебе сюрприз. Представь: должно быть, давнее мое увлечение трубой Дениски и ночным небом сказалось. Меня неудержимо влечет туда. Куда, спросишь? К звездам. В космос. Это стало какой-то болезнью. Я не могу с собой бороться. И я всерьез решилась. Да, да, решилась. Хочу подготовиться к осуществлению собственной мечты. Ты, как мечтатель, близкий к победе, должен понять меня. В наш век освоения космоса моя мечта не такая уж нелепая. Летают же женщины в космос. Но я хочу лететь к звезде! Не к отдаленной — близкой, но зовущей. Хотя бы на Марс! Там столько тайн! Не пугайся. В этом нет ничего невероятного. Просто я должна быть необходимой в таком полете, который рано или поздно должен состояться. И без меня не должны обойтись. И не в качестве врача. Врачей найдется много. Я должна посвятить себя самому сердцу будущего корабля. Не удивляйся, я поступила на вечернее отделение Ракетного института! Андрюша, Андрюша мой! Я ведь у тебя научилась и мечтать, и быть упорной, одержимой! Я вся в тебя! Не сердись на меня. До твоего возвращения я на Марс наверняка еще не улечу. А там… там мы с тобой вместе увидим мое и наше будущее. Целую тебя, родной, и за себя и за нашего мальчишечку, твоя глупая-преглупая Аня».
Институт реактивной техники! Полет на Марс! Андрей не верил глазам. Его Арктический мост вдруг уменьшился до размера соломинки. Нет, этого не может быть! Аня не может предать его, покинуть его накануне свершения дела всей его жизни!
О'Кими издали наблюдала за ним, и сердце ее сжималось в тревоге за него, час назад незнакомого человека…
Когда мистер Медж уселся в автомобиль дочери, уже ждавшей его за рулем, она спросила его:
— Ну как, деди? Все о'кэй? Вы довольны мной?
— Все прекрасно разыграно по разработанному нами вчера сценарию. Я не удивлюсь, если вы станете кинозвездой.
— О нет! На это я не разменяюсь. Мне нужен кусочек побольше. Этот подводный плавающий туннель по размаху подходит.
— О'кэй, бэби. Теперь дело за ассоциацией плавающего туннеля, эдакой общественной организацией, во главе которой в виде вывески встанет какой-нибудь парень из Вашингтона.
— Уж не Рыжего ли сенатора вы имеете в виду? Не будьте ослом, деди. Ваша ассоциация не «Лига голых», она ломаного цента не будет стоить, если будет выкрашена в красный цвет.
— О'кэй, бэби. Вы могли бы иметь бизнес, давая юридические советы процветающим фирмам. У вас деловое чутье, достойное директора страховой компании.
— Мелко, деди, мелко. Страховых компаний полным-полно, а подводный плавающий туннель один.
— Пока еще ни одного, бэби.
— Так нам с вами нужен всего ОДИН.
Автомобиль остановился около коттеджа Меджей, за который все еще не был сделан очередной взнос.
Глава третья. РАСКОЛ
В Нью-Йорке на Рокфеллер-плаза стоит обычный небоскреб. На десятках его этажей разместилось множество деловых контор, офисов. Тысячи клерков бегают по коридорам, открывая раскачивающиеся в обе стороны бесшумные двери. Слышен стук пишущих машинок и счетных аппаратов, звонят телефоны и за стульями висят на плечиках пиджаки. На всех работающих — модного цвета подтяжки, у женщин модного цвета волосы и губы…
Коридор восемнадцатого этажа ничем не отличался от точно таких же коридоров на всех других этажах. Те же бесчисленные двери в обе стороны, те же подсветки невидимых ламп дневного света, гладкие крашеные стены, полированное дерево, блестящий паркет. Негр-лифтер так же кричит на этой остановке «ап» или «даун» (вверх, вниз). Мужчины, даже миллионеры, входя в лифт, если там женщина, пусть даже негритянка, снимают, как обычно, шляпы… Словом, восемнадцатый этаж небоскреба, где окна, как и всюду, открывались лишь в верхних своих частях, чтобы нельзя было из них выброситься, был самым обыкновенным этажом.
На одной из дверей коридора висела дощечка: «Советник промышленности Артур Брукман». На соседней двери большой комнаты никаких дощечек не было. Офис мистера Брукмана состоял всего лишь из этих двух комнат, одна из которых, большая, занималась лишь раз в месяц. В остальные дни вся работа сосредоточивалась в кабинете мистера Брукмана.
Бизнес советника промышленности был очень неясен, но его знакомства в высшем финансовом и промышленном мире заставляли всех, кто сталкивался с ним, относиться к нему не только с величайшим уважением, но и с опаской.
Мистер Брукман был проворный человек, с лисьей поступью и вытянутым крысиным лицом. Он был в меру благообразно лыс, делал безукоризненный пробор, небрежно носил дорогой костюм, относился ко всем свысока и никогда никому ничего не говорил, только всех внимательно выслушивал.
Мало кто знал, что мистер Брукман с момента появления в коридоре восемнадцатого этажа в доме на Рокфеллер-плаца состоял секретарем Особого комитета ассоциации промышленников. Комитет этот насчитывал уже не один десяток лет существования. В свое время он был создан, чтобы промышленники могли сговориться между собой о борьбе с рабочими и об уровне цен. Было решено собираться представителям крупнейших монополий ежегодно, чтобы, жестоко борясь друг с другом все остальное время, один раз в самом главном и основном договориться.
Эта договоренность оказалась очень выгодной: все монополии могли сообща, как им хотелось, давить на рабочих и на население. Прибыли увеличились. Постепенно Особый комитет начал решать и другие вопросы, собирались уже чаще. Мысли о новых выгодных законопроектах появлялись в Особом комитете много раньше, чем в конгрессе. Особый комитет влиял на правительство, но не всегда был с ним в ладах. Так, в дни правления президента Рузвельта многое в его действиях не устраивало. Особый комитет. Комитет в качестве второго правительства Америки вел с Рузвельтом подлинную войну. Особенно обострилась она, когда Рузвельт попытался «планировать» капиталистическую промышленность, навязывать капиталистам свои условия, регулировать цены… Война кончилась, неугодный президент внезапно умер (кстати, стоит вспомнить, что вскрытия его тела не производилось!). Так или иначе, но кризис миновал. Преемник Франклина Рузвельта Гарри Трумэн, обрушив на беззащитных жителей японских городов атомные бомбы, положил позорное начало ядерной эры в развитии человечества.
В дальнейшем и с президентом Джоном Кеннеди не все было гладко у Особого комитета, и траурный вид уже занявшего тогда свой пост мистера Брукмана ничем не выдал испытываемого им чувства облегчения.
В последующие годы Особый комитет решающим образом влиял на политическую жизнь Соединенных Штатов Америки. Предшественники мистера Брукмана умели молчать, ничто не выходило за стены пустой комнаты с несколькими огромными креслами, спинки и ручки которых почти совсем скрывали утопающих в них людей…
В этот день мистер Артур Брукман был особенно деятелен и озабочен. Никаких секретарш и помощников у него не было — они не допускались. Он сам с непостижимой быстротой, словно играя на органе, орудовал с десятком телефонов: прямых, междугородных, внутренних, высокочастотных, с телеэкранчиком и прочих…
Сегодня был большой день. Некоторые члены Особого комитета во главе с судоходным королем мистером Рипплайном потребовали немедленного созыва заседания.
Члены Особого комитета предпочитали не входить через один подъезд, чтобы не привлекать излишнего внимания своим посещением небоскреба на Рокфеллер-плаза. Их роскошные, известные каждому репортеру автомобили подъезжали к огромному зданию с разных улиц. Некоторые из финансовых воротил предпочитали геликоптеры, опускающиеся прямо на крышу небоскреба. Специальный отряд сыщиков не допускал газетчиков до заветного коридора на восемнадцатом этаже.
Первым в коридоре показался низенький плотный старик с наклоненной вперед головой, крепкой шеей и
