Какой красивой и «правильной» представляется война 1812 года: благородные офицеры, кричащие «Браво!» атакующим врагам, восхищаясь их храбростью; наполеоновские «ворчуны» и суворовские ветераны, чьи подвиги овеяны славой. Молодцы-егеря, усачи-гренадеры. Весёлые французы и неунывающие русские «бравые ребятушки». Озорники-гусары. Романсы поэта-партизана Давыдова.
Только вот люди, жившие тогда, совсем не считали, что они живут «в прошлом». Для них война оставалась войной.
И уж кто-кто, а полковник Ахтырского гусарского полка Денис Васильевич Давыдов знал, что война — это не только «сабля, водка, конь гусарский», но и дыхание повседневной смерти, опьяняющее человека.
В четырёх строчках — ужас, кровь, опасность, разрушение. Можно только представлять, что имел в виду поэт, используя эти понятия.
«Витебск был весь разграблен, и храмы Божьи, и женщины осквернены. Известно, что и язычники уважают свои капища, а враги России убивали в церквах укрывшихся там младенцев и в каком-то яростном безумии обвешивали членами их иконостасы и алтари… Подобные зверские действия производили только поляки над малороссиянами, нашими единоверцами (незадолго перед отторжением от них Малороссии); поучаемые иезуитами, они склоняли их перейти в католицизм и, кто не соглашался на их предложения, тех нещадно убивали, а детей их бросали на раскалённые плиты и жаровни и под пронзительный вопль и стенания их, как под музыку, плясали мазурку…»
«Из оставшихся домов нет ни единого, который не был бы разграблен. Церкви осквернены, обруганы, обращены в конюшни. Из Чудова (монастыря) выгнали мы лошадей, в Благовещенском соборе навалена была бездна бумаги, на которой вам пишу, были бутылки, стояла бочка с пробками, мощи изувечены частью, частью же расхищены. Дмитрию-царевичу отрубили руки и голову. Повторены здесь ужасные сцены Робеспьерова времени. (…) У женщин, которые имели кольца на руках, обрубали пальцы со словами „cela va plus vite comma cela!“ (так будет быстрее, чем иначе!) В Богородске по подозрению, что убиты там пять французов, взято пять мещан, двое расстреляны, двое повешены за ноги, а пятый погружён в масло, а потом сожжён живой на костре. Огнём сим изверги раскуривали трубки свои, певши песни. Ужасно рассказывать. Ярость (французов) ещё более умножалась от злости, что не заключается мир, и от недостатка в хлебе и шубах…»
Народ взялся за вилы и дубины, началось партизанское движение. Но…
Кто не знает про боевиков Степана Бандеры, про украинскую дивизию СС «Галичина», про латышские «Ваффен СС», действовавшие во время Великой Отечественной войны? Кто не слышал о Русской освободительной армии генерала А. Власова, об отрядах самообороны из полицаев?
Но не надо думать, что всё это почерк «кошмарного» XX века. Один из «народных защитников», А. Вайтуленис, позднее признавал: «Да, вооружённая резистенция — это не только героическая борьба с врагом, (…) это также сведение личных счётов, месть, обесценивание величайшей ценности — человеческой жизни. Безусловно, самоволие, жестокость были свойственны всем партизанским войнам».
И войне 1812 года, которая тоже была названа Отечественной, были присущи всё безумие, весь хаос и вся жестокость, которые несут с собой боевые действия.
Французская армия сражалась с русской. Крестьяне своими партизанскими действиями помогали армии. Но зачастую они, объединившись с отрядами французов, разоряли помещичьи усадьбы. Большая часть помещиков помогала отечеству. Но часть искала спасения у оккупантов. И тогда французы получали приказ защищать русских помещиков и стрелять в мужиков. Русские ополченцы, получившие в руки оружие, бунтовали. На их усмирение посылались русские армейские полки.
Примеры? Пожалуйста!
В Полоцком уезде Витебской губернии, в Ельнинском, Сычёвском, Поречском и Юхновском уездах Смоленщины, в ряде подмосковных селений с июля по сентябрь местные крестьяне громили барские усадьбы с помощью французов. Или делали это сами, избивали своих хозяев и везли их связанными на суд и расправу к французам, как было в Поречском и Велижском уездах Смоленской губернии.
В деревне Смолевичи и ряде деревень Борисовского повета Минской губернии, в Витебской и Смоленских губерниях русских крестьян усмиряли, по просьбе их помещиков, французские каратели.
На неоккупированных территориях действовали русские каратели.
Осенью 1812 года бунтовали московские и саратовские ополченцы. 21 декабря бунт подняли три полка Пензенского ополчения в городах Инсаре, Саранске и Чембаре. 7000 ратников захватили Инсар, бросили в тюрьму своих офицеров и начали сооружать для них виселицы. Против них были двинуты регулярные войска с артиллерией. «Десятки ополченцев погибли в бою, а прочих ждала расправа, более страшная, чем смерть на поле боя: только в Инсаре 38 из них были засечены кнутами, в Саранске 8 человек после кнутобойства с вырезанием ноздрей отправлены в Нерчинск на каторгу, 28 — биты шпицрутенами и 91 — палками».
Расправы чинили видные боевые генералы, герои Отечественной войны. Генерал от кавалерии граф П. Витгенштейн расстреливал и вешал крестьян в Псковской, Витебской губерниях и в Лифляндии. Военный министр, генерал от инфантерии, командующий 1-й Западной армией М. Барклай-де-Толли, сам призывавший крестьян взяться за оружие, 31 июля приказал карателям подавить бунт в селе Рудня в Смоленской губернии, а «зачинщиков бунта, яко изменников веры и отечества, повесить». Фельдмаршал князь М. Кутузов в октябре — ноябре неоднократно посылал войска против крестьян Подмосковья и Смоленщины, требуя расправляться с бунтовщиками «по строгости закона». (Остаётся только добавить — «военного времени».)
Русские офицеры, кроме бесчинств захватчиков, неоднократно отмечают в своих дневниках факты преступлений в русской армии. «Горестнее всего слышать, что свои мародёры и казаки вокруг армии грабят и убивают людей — у Платова отнята вся команда…» (Генерал-лейтенант Д.М. Волконский.)
Всё это происходило одновременно с героической защитой Смоленска, «славным днём Бородина», знаменитым Тарутинским манёвром, сражениями под Малоярославцем и Красным. О них помнит каждый школьник. А другую, неприглядную сторону войны впоследствии старались не афишировать. И война стала «правильной» и причёсанной.
Но в той кровавой вакханалии варварская жестокость стала повсеместным явлением. Она охватила всех втянутых в войну. Очевидцы событий с тревогой констатировали: «Убить просто француза — казалось для русского крестьянина уже делом слишком обыкновенным; все роды смертей, одна другой ужаснее, ожидали несчастных неприятельских солдат, захваченных вооружёнными толпами крестьян…»
Солдаты и казаки не уступали в жестокости, расправляясь даже над беспомощными ранеными. Чудом уцелевшие в том походе наполеоновские офицеры оставили для истории массу свидетельств.
«Мы лежали, завёрнутые в холщовые тряпки, друг возле друга на полу в постоянном страхе погибнуть от нашествия неприятеля. При вступлении русских в город мы постоянно слышали скрип колёс, ругательства солдат, раздирающие душу вопли несчастных, которых жители и евреи выгоняли из домов, где они нашли убежище; их грабили и убивали. (…)
Изверги ворвались в госпиталь и разбрелись по всему дому. Мы отдали им всё, что у нас было, умоляя на коленях о пощаде, но всё было напрасно. „Шельмы-французы!“ кричали они, при этом они нас били кнутами, толкали ногами. Так как нападения этих извергов повторялись, то у нас отобрали всё до последней рубашки и половиков; а когда у нас уже ничего не осталось, то нас били, как собак, ища, не скрывается ли чего-нибудь под тряпками. (…)
Все дома были переполнены людьми; несчастные лежали даже на улицах и во дворах, не находя места в домах. Когда русские вступили в город, этих несчастных подвергли страшным истязаниям. У них отнимали всё без различия и бросали их раздетыми на улицу при жестоких морозах в 24–26 градусов. Тут
