они попадали в руки партизан, которые отнимали у них последнее, подвергая их ужасным истязаниям, или просто убивали, что было лучше, так как им предстояло замёрзнуть от холода».
Свирепствовали не только невежественные, грубые мужики и бабы, расправляющиеся с захватчиками, не только солдаты регулярной армии, но и «благородные» офицеры.
Например, легендарный русский партизан Отечественной войны 1812 года Александр Самойлович Фигнер. Его «великостию духа» восхищался М.И. Кутузов, а Наполеон отзывался о нём так: «…немецкого происхождения, но в деле настоящий татарин».
Фигнер «по своим нравственным качествам представлял среди партизан 1812 г. исключение, тем более досадное, что как воин он чуть ли не превосходил всех отвагой, предприимчивостью, „сметливостью сверхъестественной“». Однако современники Фигнера, включая его друзей, сурово осуждали в нём «алчность к смертоубийству», «варварство», «бесчеловечие», особенно по отношению к пленным, которых он целыми партиями (иногда сотнями) приказывал убивать, собственноручно расстреливал и даже пытался выпрашивать у Д.В. Давыдова его пленных, чтобы их «растерзать».
Возможно, позднее гусарский поэт Давыдов, перебирая струны гитары, не раз вспоминал сцены диких расправ над пленными. Но элегий на эту тему не сочинял. Скорее всего, слишком страшные картины представали перед его глазами. Незачем их было воспевать. И он предпочитал писать о воинской дружбе, о любви к прекрасным дамам.
Сто лет, вплоть до Первой мировой войны, 1812 год считался в России самым лютым и кровавым. Достаточно учесть, что за пять месяцев наполеоновская армия лишилась полумиллиона солдат. Это означает, что ежедневно более 3000 человек погибали в бою, от полученных ран, от болезней, от голода, от обморожений, получали увечья, сходили с ума. К этому стоит прибавить потери русской армии и мирного населения, приблизительно равные французским.
Наполеоновские войны уже можно считать мировой войной. Боевые действия охватили огромные пространства от Скандинавии до Африки, от Лиссабона до Москвы. Воевали практически все государства, включая Турцию, Персию и США (Англо-американская война 1812 г.).
Менялись времена, взрослела цивилизация. Появился телеграф, стали чище города, запыхтели паровозы. Смягчились законы. Но кровожадность homo sapiens оставалась неизменной. И каждый раз очередная война лишь подтверждала это. Она поощряла убийства самые жестокие, изощрённые, изуверские, вновь и вновь делая из человека нелюдя.
Во время войны греческих фанариотов
Известный исследователь Крымской войны 1853–1856 гг. Богданович отмечал: «Грабежи, насилия и убийства, совершённые англо-французскими мародёрами и союзниками их — турками, должны быть отмечены слезами и кровью невинных жертв в истории войн против России…»
В США, во время Гражданской войны 1861–1865 гг., конфедераты зверски расправлялись не только с неграми, сочувствующими «северянам», но и со своими белыми противниками — в уши военнопленным вставлялись пороховые заряды и поджигались: голова раскалывалась на части.
Неописуемые зверства творились на улицах Парижа при разгроме Коммуны, в разгар Франко-Прусской войны 1870–1871 гг. Правительственная («Версальская») армия заключила перемирие с прусским командованием, чтобы расправиться с внутренним врагом. Пруссаки не стали мешать — пусть французы убивают французов. Даже освободили из плена тысячи солдат с условием, что те примут участие в штурме Парижа. Солдаты, озверевшие от кровопролитной войны, раздосадованные поражениями, увидели в коммунарах причину всех своих неудач. И кинулись убивать тех самых парижан, которых ещё совсем недавно защищали от пруссаков.
«Версальская солдатня изощрялась в гнусных выдумках: например, складывали трупы друг на друга, чтобы по ним можно было ходить, как по ступенькам лестницы; кидали с размаху штык в глаз уже убитого федерата; победитель в этой игре в „ножички“ забирал ставки, внесённые прочими участниками; стрелок- моряк, распотрошив живот молодой женщины, разматывал ей кишки…»
В лазарете семинарии Сен-Сюльпис находилось 300 раненых. «Версальцы» прирезали их на койках, расправившись с доктором Фано, который, защищая своих пациентов, взывал к Женевской конвенции и христианскому милосердию.
Газета «Монитер универсель» писала 1 июня 1871 года о траншее более чем с 1000 трупов, вырытой в сквере Сен-Жак: «Когда снова ворошили заступом в этих сырых ямах, то натыкались на головы, руки, ноги, плечи. Очертания трупов вырисовывались под тонким слоем мокрой земли…»
И спустя десять дней после описанных событий победители продолжали гнать на расстрел вместе с коммунарами и рабочими толпы «женщин предместий, маркитанток, детей, оборванных девчонок», как сообщала «Иллюстрасьон» от 10 июня 1871 года.
Женщины, задрав подолы, с хохотом и проклятиями мочились на окровавленных, умирающих коммунаров, лежащих во рвах, зонтиками тыкали в раны, стараясь усугубить их предсмертные страдания.
Зато, когда пляска смерти закончилась и в Париже восстановилась мирная жизнь, эти же дамочки, наверное, чинно прогуливались по бульварам, вежливо раскланивались друг с другом и беседовали о погоде.
Что же война делает с людьми? Какой монстр просыпается внутри них и начинает управлять человеческими поступками, которые в здравом уме кажутся немыслимыми, неслыханными?
Во время войны в Китае в каждом городе происходили «настолько жуткие по своей жестокости расправы над местным населением, что китайские войска заранее освобождали целые регионы, опасаясь прихода японской армии». При отступлении они уничтожали припасы и сжигали города, чтобы они не достались противнику. Это вело к новым трагедиям. Так, город Чанши был подожжён вместе со 160 000 мирных жителей и беженцев.
Ворвавшись в 1937 году в полумиллионный Нанкин, японские солдаты устроили чудовищную резню, ставшую известной как «ужасы Нанкина». Жителей безжалостно хоронили живьём, сжигали, рубили, стреляли, вешали, насиловали, топили в Янцзы.
Всё «как обычно».
Но появилась и новая «забава»: китайцев заставляли пить керосин, после чего они в невероятных мучениях умирали. В этом заключалась какая-то извращённая жестокость: убивать не самому, а наблюдать, как человек, стремясь хотя бы ненадолго отсрочить смерть, сам себя обрекает на страшную пытку.
Ломается психика, рушатся казалось бы незыблемые законы жизни, привычные правила больше не работают, реальность становится кошмарным видением…
«Настоящее побоище учинили захватчики на Филиппинах. По масштабу и жестокости оно уступало только нанкинскому: 131 тысяча человек приняли ужасную смерть от рук японских солдат. В Гонконге японцы уничтожили в госпитале всех раненых и больных, сестёр изнасиловали. (…) Военные преступления осуществлялись в самых безжалостных формах: людей обезглавливали, четвертовали, обливали бензином и сжигали живыми; военнопленным вспарывали животы, вырывали печень и съедали её, что являлось якобы проявлением особого самурайского духа».
А ещё жестокость бывает «рациональной».
Холодной и осмысленной. Когда живой материал используется для нужд армии.
Стопроцентно.
Когда мирных жителей и детей гонят перед собой в атаку, посылают на минные поля, забирают у них кровь для госпиталей.
«Приказав всем крестьянам собраться возле какой-то хибарки (в деревне Стренеки Лужского района Ленинградской области), немцы отобрали группу пожилых колхозников и увели их с собой. Примерно через полчаса колхозники вернулись.
К возвратившимся колхозникам подошёл фашист и роздал им лопаты:
„Копайте!“
