вечно в кроваво-грязной коросте лицо, перманентно мутный, как пивной осадок на дне бутылки, взгляд, хрупкая цыплячья шея и гипертрофированные, огромные, мощные руки — благодаря рукам Ванька-Встанька и передвигается в пространстве; отталкиваясь от асфальта, он приводит в движение свою низенькую тележку на колесиках, в которую врастает обрубками ног.
С год назад он продал по пьяному делу свою квартиру. Жил он в старом, еще дореволюционном, но крепком доме у нас тут, в Агаповом тупике, на первом этаже — давным-давно, еще под нашим старым добрым небом приятели смастерили в парадном наклонную площадку из досок, чтобы Ваня мог подкатываться к своей двери. Так вот; как-то с год назад он привычно мучился с перепоя, и на торговом пятачке к нему подкатились два интеллигентных молодых человека; поправили ему здоровье, потом еще поправили, добавили, Ваня по доброте душевной пригласил их к себе; они пили три дня, а потом выяснилось, что Ваня подмахнул какую-то бумагу, получив в обмен на свою комнату сколько-то там тысяч рублей.
Теперь Ванька-Встанька — вольная птица; живет под открытым небом и целыми днями шуршат его подшипники на торговом пятачке.
Приставка к имени объясняется тем, что иногда Ваня валится со своей тележки. Однажды я имела несчастье это наблюдать: в двух шагах от подземного перехода, совершенно оглохшего в соседстве с ларьком, торгующим звукозаписями, где динамики круглые сутки нечеловечески вопят, как перед большой бедою, они пили с приятелем пиво; Ваня был уже крайне неустойчив; я видела, как он, с чудовищной медлительностью и как бы хватаясь жалобным взглядом за ворот моей куртки, заваливался на бок; я чуть было не потеряла сознание, дернула плечом, надеясь стряхнуть этот кошмарный взгляд.
Он лежал на спине, выставив свои обрубки: оторванные от опоры и выставленные напоказ — они производили шоковое впечатление.
Так он лежал и покачивался — как плоскодонный кораблик пресс-папье.
Теперь он сидел, скорчившись, у стенки ларька и смотрел в небо.
Эта поза и этот взгляд были мне откуда-то знакомы… Да, есть хрестоматийная фотография времен войны: дети (то ли испанские, то ли польские), прижавшись к стене дома, с предсмертными какими-то лицами, глядят в небо, откуда на них сыпятся фашистские бомбы.
Я вернулась к витрине, постучала в окошко, сунула деньги. Хозяин, ветчиннолицый молодой человек (господи, отчего у них, у всех без исключения, такие лица?) выставил передо мной бутылку пива.
– Спасибо вам, — поблагодарила я. — Дай вам бог здоровья.
– Оттягивайся! — улыбнулся он. — Открыть?
Он подцепил пробку, я постучала ногтем по дымящемуся горлышку: да я не об этом, господин хороший…
– За благотворительность вам спасибо. Чем больше у нас богатых людей, тем богаче каждый из нас, все мы, верно?
Он распахнул рот в чудовищных размеров зевке… Не знаю, доводилось ли ему слышать откровения наших по уши засевших в дерьме профессоров ('Чем больше у нас богатых людей…' — и прочая ахинея в таком духе) — однако я с работником прилавка солидарна: ничего, кроме зевоты, велеречивость нашей туземной профессуры у меня не вызывает.
– Ты ж дал кров калеке! — настаивала я. — Не будь твоей палатки, мок бы он под дождем.
Зевота выдавила у него сочную, спелую слезу; он поманил меня согнутым пальцем, я с трудом просунула голову в окошко.
– Слушай, — он очень старательно артикулировал, как будто сдавал экзамен по фонетике, — мне кажется, тебя очень-очень давно никто не трахал. Заходи, — и бросил короткий кивок в сторону бронированной двери, — я тебя так оттрахаю, что мозги у тебя моментально встанут на место.
– Заманчиво, — согласилась я. — А выпить накатишь? Только учти, я пью очень редкий напиток — боюсь в твоей лавке он не сыщется.
– Какой?
– 'Агдам'… — я обвела взглядом ящики с бутылками и сигаретами и поморщилась:
Я ВЫБИРАЮ
ДАЖЕ НЕ ЭТИ ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ ТОВАРЫ…
Я ВЫБИРАЮ СТИЛЬ ЖИЗНИ
ОТ ХОЛДИНГ-ЦЕНТР!
– Забирай свое пиво и катись, — ласково попросил он.
Бутылку я поставила на землю перед Ваней. Он зло на меня зыркнул и ничего не сказал.
7
Кофе привел меня в чувство, однако не вполне; хотелось спать.
Полночи провозилась с Алкой. А в шесть утра меня поднял с постели Ломоносов.
Настоящую его фамилию теперь если кто-то и помнит, то, скорее всего, такие старожилы, как Ванька-Встанька или баба Тоня. Имя — Ломоносов — пристало к нему, наверное, по двум причинам. Во- первых, когда-то в нашем старом добром небе он в самом деле отличался сходством с Михайлой Васильевичем; а во-вторых, у него два образования: Бауманское училище плюс какой-то гуманитарный факультет университета, который он окончил то ли заочно, то ли экстерном. От нашего Ломоносова исконный Михаил Васильевич отличался тем, что, возможно, в молодые годы и не прочь был пропустить рюмку (или из чего в те дремучие времена пили меды и браги?), однако знал меру и умел вовремя остановиться.
А наш — не умел.
Наш был завсегдатаем скверика, куда дети приходили целоваться, укрывшись в кустах сирени, пил он, кажется, немного, зато регулярно и последовательно — ровно столько пил, чтобы взбадривать вдохновение для восхитительных рассказов о том, как он решил теорему Ферма.
И решил.
Рассказывал детям не только интересно, но и потрясающе артистично: у него широкий, хорошо поставленный, сугубо театральный жест, глубокий (у Качалова позаимствованный) голос. Пару раз рыжая девочка по. прозвищу Белка составляла его компанию под сиреневыми кустами, и ей представлялось, будто она коротает время с кем-то из мхатовцев — из тех, прежних, которые давно вымерли.
В шесть меня разбудило стеклянное треньканье — я выглянула во двор.
Это был Ломоносов. Установив бутылку на кирпичный бастион помойки, он терпеливо сливал в нее — по капельке, по капельке! — остатки из бесчисленных посудин; спросонья мне стало дурно:
СПИРТ 'РОЯЛ' — ОПТОВЫЕ ПОСТАВКИ
СО СКЛАДА В МОСКВЕ,
ЦЕНЫ ГОРАЗДО НИЖЕ РЫНОЧНЫХ!
…сглотнув горькую слюну, я присмотрелась: он нацедил таким образом добрых поллитра… Я вспомнила: когда-то ведь была у него жена. Она уже давно ушла от Ломоносова — я ее понимаю. К помойке лениво подошла грязно-желтая уличная псина; Ломоносов, отвлекшись от своих трудов, долго и скорбно взирал на нее сверху вниз, потом порылся в контейнере, нашел съедобный кусок и покормил собаку с руки.
8
