бронированных машинах с особо стойкими стеклами почти отпала. Лужайка за окном штабного вагончика была пуста. Только носатый-пейсатый Шауль Левитас прогуливался, нежно курлыча что-то в мобильный телефон – наверно, обсуждал со своей ненаглядной Сегаль детали хупы. Вообще-то, для звонков домой есть час перед сном, в это время и Коби, и сержанты не то что разрешают, а порой заставляют солдат звонить домой. А сейчас... Ладно, черт с ним.
Облака тянулись по небу не обычными белыми пятнами, а какими-то оперенными стрелами. Возможно, это был расплывшийся след самолета.
Коби посмотрел на лежащие на столе часы. Дешевые часы, десятишекелевые. Дело в том, что, где бы он ни оказывался, первым делом всегда снимал часы – не любил их ремешков, уж очень под ними рука потела. И после того, как подаренный женой «континенталь» с кожаным ремешком остался на камушке среди скал, где рота отдыхала после учений, Яэль вынесла четкий и ясный вердикт – тайваньская дрянь за пятнадцать шекелей и ни агорой больше. Сейчас эта дрянь тихо мерцала на столе, показывая половину третьего. Итак, время пошло.
Коби подошел к телефонному аппарату и нажал несколько кнопок.
– Зайди ко мне!
Через пять минут послышалось тарахтение джипа, и на пороге вырос черноволосый красавец с лицом оливкового цвета, выдававшим сугубо йеменское происхождение, жгучими глазами и рисунком губ настолько нежным, что волей-неволей вспоминалась радостная статистика, гласящая, что нашего, мужского полка прибывает не только естественным образом, но и со стороны, то есть на одного мужчину, сделавшего операцию по перемене пола, приходится тридцать девушек, подвергшихся аналогичной, вернее, противоположной, обработке. Впрочем, достаточно было взглянуть на широкие плечи и вздувающиеся под гимнастеркой мускулы гостя, чтобы понять, что никакой перемены не было, и перед нами – мужчина из мужчин, вот только лицо больно женоподобное – видать, что-то перепутали при раздаче.
Йеменец вошел широкими шагами в вагончик Коби и отрапортовал:
– Сержант Кахалани по вашему вызову прибыл.
– Да ладно тебе, – отмахнулся Коби. – Садись, Рон. Кофе хочешь?
Рон мотнул головой. Коби протянул было ему сигарету, но спохватился, что тот не курит. Между тем Рон плюхнулся в стоящее в углу покрытое пылью дерматиновое кресло и прикрыл глаза.
– Ну? – не выдержал молчания Коби.
– Что «ну»? – фамильярно переспросил Рон и осклабился. – Ребята уже там.
– Как – «там»?! – Коби аж подскочил на месте.
– А так. Все уже заняли позиции в скалах, а группа...
– Какие позиции? Ты что, с ума сошел?! Я же сказал – днем не отправлять ни в коем случае! Арабы засекут – сто процентов! Б-же! Провалить такую операцию!
Коби обхватил голову руками и стал раскачиваться на стуле.
– А я днем и не собирался посылать, – басом ответил Рон.
Коби оторвал руки от головы и взглянул на подчиненного с изумлением. Вот теперь он просто ничего не понимал. Между тем сержант невозмутимо продолжал:
– Вы исходили из того, что днем плато идеально просматривается снизу, то есть арабами, проживающими в ближайшей деревне. Совершенно верно. Но кто поручится, что их выдвижение на позиции не начнется сразу же после наступления темноты. Согласитесь, что если через несколько часов им начинать бойню, то вряд ли на закате они отправятся спать. Скорее всего, арабы успели выспаться в дневное время, а когда стемнеет, небольшими группками начнут блокировать входы в ущелье, чтобы расправа с сионистским врагом заняла как можно меньше времени.
Коби помрачнел.
– Да не бойтесь! – подбодрил его Рон. – Все учтено. Мы еще ночью заняли позиции. Кто засел в пещере, кто в расселине... Ребята будут в бинокли ночного видения наблюдать за всеми перемещениями противника. Уверяю вас, с головы наших братьев ни один волосок не упадет.
– Постой, а как же насчет западной гряды и восточной? Ведь между ними тот коридор, по которому пойдут арабы. И твои должны были сверху...
– О, это самое трудное! Вот туда-то я начну отправлять своих парней только с наступлением полной темноты, только поодиночке, и передвигаться им будет разрешено только в те моменты, когда луна будет за тучами.
Нет, все-таки Коби еще никак не мог успокоиться.
– А остальные – они чуть ли не сутки просидят в расселинах да пещерах?
– Не «чуть ли не сутки», а порядка тридцати пяти часов, – поправил его Рон, поскольку вышли ребята не под утро, а вчера вечером...
– Но Рон! На что они будут годны, твои вояки, после такого долгого сидения в засаде?
– На все! – отрезал сержант. – Я же с ними все время на связи. Еды и питья у ребят хватает, одеты тепло, с туалетом тоже устроились. Курорт, да и только!
И такой уверенностью веяло и от его слов, и от его дел, что успокоился Коби. Успокоился, встал, потянулся и, распахнув дверь, вышел из вагончика. Было свежо, и капитан порадовался тому, что на нем сегодня мундир, а не просто гимнастерочка. И еще тому, что есть у него такой надежный человек, как Рон Кахалани. С этим можно ни о чем не тревожиться.
По фисташковой ветке, медленно переставляя лапы, передвигался зеленый хамелеончик, некрупный, величиной с ладонь, с размотанным хвостом, похожим на длинного червяка, с мордой инопланетянина из американских триллеров. Коби аккуратно взял его двумя пальцами. Оказавшись в воздухе, животное съежилось. Хвост свернулся в рулетку. Коби посадил его себе на рукав. Хамелеон приобрел оттенок мундира. Коби посадил его прямо на ствол растущего рядом тамариска. Хамелеон побурел и уполз ввысь.
Коби вернулся в вагончик и вновь посмотрел на часы. Было десять минут пятого. Он достал сигарету и щелкнул зажигалкой. Кольца дыма поплыли сквозь открытую дверь в небеса, маскируясь под облака.
Четыре тридцать пять. Мазуз сидел на оттоманке, скрестив ноги. Давно уже он не мог принять такую позу – сухожилие не позволяло. Но вот недавно Аззам принес какую-то чудодейственную мазь и уже – слава Аллаху! – третий день боли как не бывало. Мазуз курил «Ноблесс», поглядывал на серое пятно на обоях и выслушивал донесение Раджи, который только что связывался с Гассаном, уже достигшим ущелья.
– Ну и хорошо! – хлопнул в ладоши Мазуз. – Свяжись еще раз и передай ему, что в случае успеха я в долгу не останусь.
После чего приподнял веки, и этого движения хватило, чтобы понятливый Раджа растворился в дверном проеме, предварительно сообщив, что ответственный за операцию Исса Диаб прибыл и дожидается в коридоре.
– Диаб? Пусть войдет.
Диаб был похож на джинна из «1001 ночи» – долговязый, со всклокоченной длинной бородой и наголо бритый. И, разумеется, с руками, дотягивающимися до колен, частично за счет сутулости.
Подперши голову ладонью, Мазуз обрушивал на Диаба гидравлический пресс своего взгляда, а тот в ответ сутулился все больше и больше, пока сутулость наконец не начала переходить в скрюченность. Тогда Мазуз заговорил:
– Изложи-ка, Диаб, еще раз порядок действий.
Диаб кивнул, при этом руки у него почему-то провисли еще ниже, словно то был не кивок, а поклон.
– Смотрите, саид, мы не можем проконтролировать перемещение еврейских парашютистов на скалы, окружающие плато Иблиса. Мы не знаем, когда они выдвинутся или выдвинулись. В дневное время мы не можем направить в район перемещения своих наблюдателей – их засекут, и евреям сразу же станет ясно, что плато Иблиса для них – ловушка. Поэтому придется играть вслепую до самого конца. Сначала устраивать представление – возможно, перед пустым залом, – а затем, используя как наживку разрывы мин, доносящиеся со штурмуемой базы, встречать их огнем. Но – по порядку. Первое, что я делаю, это отправляю тридцать человек на плато Иблиса, чтобы они там покрасовались, а потом попрятались, якобы занимая позиции. Оттуда они тихо уползут в проход между скалами, а затем займут позицию между плато Иблиса и военной базой.
