древнему Синаю, сражаясь вместе с амалекитянами против сынов Израиля, падая с пробитым стрелою горлом. Потянулся, затем, крутясь у воображаемого зеркала, начал стряхивать с брюк налипшие сухие травинки. Пора домой.
Махир! Бедный Махир! Нет, нельзя ненавидеть человека лишь за то, что он родился евреем. Но Даббе никогда и не был антисемитом. Он не амалекитянин. Бороться надо со злом, а не с носителями зла. А такие вот махиры нужны! Они необходимы! Без них евреев никогда не одолеть, а с ними... Если бы не тысячи, не десятки тысяч махиров здесь, в Палестине, да и по всему миру – в России, в Европе, в Америке, – движение сопротивления евреям не просуществовало бы и дня.
Нет, не зря он изучал еврейские предания. Он помнит историю о том, как деревья заплакали, когда Всесильный сотворил железо.
«О чем вы плачете?» – спросил Он.
«Из этого железа люди сделают топоры и будут нас рубить!»
«Не бойтесь, – успокоил их Всесильный. – Никто вас не тронет, пока вы сами не дадите древесину для топорищ!»
открыл и закрыл мобильный. Горы увенчаны зубцами, плоскими, как стены замка крестоносцев вроде того, что стоит на холме неподалеку от его деревни. Небо потемнело. Это ненадолго. Скоро оно побелеет от звезд. А потом вылезет луна, и половина звезд растает. Правда, небо останется белым, но по причине заурядного лунного света. Красиво, но привычно. В расселину он пока не полезет – какой смысл? Еще ждать до середины ночи. Гассан снял кожаную куртку, аккуратно расстелил ее на большом плоском камне... Ага, вот эта цепочка плоских камней – остатки старого брода. Ее, наверно, выложили в тысяча триста семидесятом году хиджры или по европейскому календарю в тысяча девятьсот девяносто втором, когда была ужасно дождливо-снежная зима и ущелье превратилось в русло клокочущей реки. Ну и зачем? Что было тем, кто жил на той стороне, делать на этой и наоборот? Зачем человек покидает свое жилище, зачем идет в соседнее селение, что ищет там, чего нет у него дома? Что гонит его на другой край ущелья, на другой край света? Что он сам, Гассан, делает здесь, вдали от дома, среди скал, звезд и сухих колючек? Какое ему дело до того, что этой ночью несколько десятков людей из чужого народа пройдут по сухому вади, пересекут долины, поднимутся на перевалы и спустятся с них, схлестнутся со своими соотечественниками, набьют им синяки и сами получат синяки? Он-то, Гассан, здесь причем? Сидел бы сейчас у себя в кофейне Али Хаджи, в родной деревне, сияющей посреди Вселенной голубыми огоньками и вознесшейся зелеными неоновыми кольцами минаретов, да глядел бы на облака, белые, как пятничные абайи{Арабское женское платье.} его сестер! Станет ли ему легче жить, если арабы прикончат несколько десятков евреев? Вон их еще сколько останется! Так что рискует он жизнью ради капли в море.
На грустного Гассана обрушился холод – сразу со всех сторон: и с боков, поскольку свитер крупной вязки оказался слабой помехой пронзающему ветру, и снизу – подстеленная кожаная куртка не помогала. Он вскочил, натянул эту куртку и запрыгал, как горный баран.
Эх, зачем, зачем все это? Ему двадцать пять лет. По профессии он токарь. Хороший токарь. А как выучился токарничать? Это сейчас он в деревне живет, а раньше жил в лагере беженцев на окраине Шхема. С тех пор, кстати, и Мазуза Шихаби знает, еще мальчишкой помнит его. Сам тогда был мальчишкой. Очень дружил с братом Мазуза, Ахмедом, тот от астмы умер. И остальных братьев помнит – Аниса с Ибрагимом – оба в Интифаду погибли. Кисмет! Они в центре жили, в квартале Рас-аль-Ай прямо над Старым городом. Но это так, к слову. А дело в том, что рядом с их лагерем находился автобусный парк, а при нем – токарная мастерская. Работал там на старом станке «аббас Саид» – дядюшка Саид. Целые дни проводил он у дядюшки Саида – сначала наблюдал из грязного угла, как тот работает, затем вылез на свет и стал стрелять вопросами – «А что это такое? А это для чего?» А потом уже «а как ты соединяешь патрон со шпинделем?» или «а как вставлять резец в резцедержатель?» А однажды осмелел... «Дядюшка Саид, поучи меня!» Странно так посмотрел дядюшка Саид, пригладил большим и указательным пальцами широкие усы, погладил Гассана по голове и приказал: «Вставай к станку!»
Через несколько месяцев уже – «Дядюшка Саид! Давай – я!»
И вот тринадцатилетний Гассан обтачивает на станке какой-нибудь болт или шайбу, и теперь уже дядюшка Саид сидит, поглядывая, в сторонке и сворачивает из папиросной бумаги трубочку тоненькую, языком ее заклеивает и набивает чем-то желто-зеленым, что даже по внешнему виду табак никак не напоминает. Всем хорош был дядюшка Саид, да была у него одна слабость. И вот однажды пробурчал начальник автопарка Адиб Амина: «Эй ты, юноша! Как там тебя – Гассан, что ли? Сходи-ка к Саиду и возьми у него ключ от мастерской да выточи мне одну деталь, а то мне ночью автобус на линию отправлять, а в нем – неисправность». Гассан не понял, что происходит, и спросил: «Так может, я дядюшку Саида самого приведу?» В ответ смех: «Как же, приведешь его сейчас! Запомни – ключ от мастерской лежит на комоде, старом, с цветными стеклышками в дверцах». Сначала Гассану было невдомек, зачем начальник это говорит – ведь дядя Саид и сам мог бы сказать, где лежит ключ от мастерской. А как добежал до дома дяди Саида, да взглянул в глазки его, которые сами мало чем отличались от цветных стеклышек в дверцах комода, так и понял, что долго еще дядя Саид ничего сказать не сможет. Но с другой стороны, и впрямь незачем было объяснять, что ключ на комоде. Потому как кроме комода и ковра, на котором лежал с неподвижными зрачками дядя Саид, ничего больше в доме и не было.
Так Гассан стал токарем. И по сегодняшний день был бы им, да позвала его Революция. Вот только куда – пока не ясно. Не в Башню ли Смерти? Страшно все-таки носить у сердца диск с таким названием, да еще зная, что хозяина этого диска собираются из-за него убить, потому он и передал его Расми!
Гассан вновь открыл мобильный. Было без двадцати пяти шесть.
Три машины. Три «транзита», рассчитанных на десять человек каждый. Судя по тому, как медленно, осторожно они ползли по проселочным дорогам, набиты эти «транзиты» были битком. Куда они направляются под командой Арефа Мухлиса?
Юсеф на своем лиловом «мерсике» плелся следом за ними, ровно на таком расстоянии, чтобы, оставаясь самому незаметным, видеть задние огоньки последней машины, красные, как губки Рамизы. Непривычно было ехать с потушенными фарами. Но что делать, если нельзя было даже позволить себе роскошь приблизиться, потому что, вздумай последний «транзит» остановиться, оттуда бы услышали звук его мотора.
Куда же это они сорвались? Судя по направлению, в сторону Бурки. А что им делать в Бурке? Нечего им там делать. Унылая одноэтажная деревушка, где активной публики раз два и обчелся, да и та – сплошные хамасовцы, которые «Мучеников» ненавидят, то есть раньше терпели – как-никак оппозиция ФАТХу, союзники, можно сказать, а теперь, после Размежевания, когда дни соглашателя Абу-Мазена сочтены, и власть перейдет к радикалам, – нынче все эти группировочки – хоть вшивенькие, да конкуренты. А может, Шихаби решил податься к ХАМАСу под крышу? Снюхаться с тем, кто сильнее, – почему бы и нет? А потому что вряд ли стал бы он этим заниматься в день, когда выполняется историческое задание могущественного воротилы Абдалы Таамри. Юсеф почувствовал, что его прошибает пот. В день операции, которая должна стать решающей для его организации и для него самого, Мазуз Шихаби, не обладая, между прочим, неисчерпаемыми человеческими ресурсами, отправляет десятки своих бойцов на выполнение какого-то неизвестного задания. Странно, очень странно. Пожалуй, имеет смысл сообщить об этом Абдалле. Глядишь, и прощение перепадет.
Юсеф уже потянулся к испускающему зеленое кнопочное свечение мобильному телефону, как вдруг увидел, что въехавшая на косогор самая последняя из трех машин, тоже, кстати, с погашенными фарами – слава Аллаху, луна светит вовсю, и без фар все видно – затормозила и резко начала разворачиваться. Этого еще не хватало! Не успел Юсуф оглянуться – в прямом смысле, в поисках того, куда бы смыться, дав задний ход – как «транзит» помчался прямо на него. Фары резко вспыхнули.
Юсеф Масри не столько понял, сколько потным телом ощутил – он обнаружен. Хорошо все-таки, что нет с ним диска!
«Приветствую тебя, о славный воин! – гласил очередной дар электронной почты, поступившей на адрес Мазуза. – В хадисе пророка, переданном Ибн-Омаром, (Сб. Бухари, Джихад, 94) говорится, что Даджаль прежде чем его поразит отважный сын Марьям, окажется между жизнью и смертью и будет подобен растению. Слава Аллаху, пророчество исполнилось! Шарон, воплощение земного зла, лежит в клинике «Хадасса-эйн-керем», ни жив ни мертв и подобен растению. Нанеси же окончательный удар! Сокруши царство Даджаля!»
