Женщины на фронте это, вообще говоря, противоестественно. Не их дело сражаться. И фронтовой быт для них труднее. Но что поделаешь, не смогли мы, мужики, сами справиться и вынудили женщин (кого добровольно, кого по мобилизации) прийти к нам на помощь. Многие женщины-медики находились в боевых порядках пехоты. Зима 42-го, Донбасс. Небольшая лощинка вблизи передовой, куда изредка залетают мины. У тропинки лежит мертвый солдат с незажженной цигаркой в зубах. Неужели сразило в этот самый момент? Или кто-то пытался дать ему закурить перед смертью? Женщина-врач здесь же на снегу безо всякого укрытия обрабатывает раны непрерывно подходящим и приносимым бойцам. Образовалась целая очередь и она выбирает тех, кто особо нуждается в срочной помощи. Вот солдат, которому в плечо попала разрывная пуля. Я смотрю, как сноровисто, деловито делает она свое дело. Буквально несколько минут — и не видно этого страшного месива. Рана ухожена, забинтована. Следующий… Работает напряженно, не обращая внимания ни на мороз, ни на мины. И когда, прошу прощения, ей все же надо прерваться, как говорится, по своей надобности, лишь отходит немного в сторону. На виду у всех. Скрыться некуда — ни кустика, ни бугорка, кругом один снег. Все чувства померкли по сравнению с чувствами долга и сострадания. Мужики просто отворачиваются.
А вот другой пример женской самоотверженности. Теперь уже Польша, 44-й. Небольшая группа бойцов нашего полка идет по дороге. Уже стемнело. Один солдат немного отошел в сторону и подорвался на мине. Все замерли. Он лежит беспомощный, стонет, но никто не решается подойти. Мины, как правило, в одиночку не ставятся. Вероятно, здесь минное поле. Раненый истекает кровью, кто-то должен решиться. Проходят драгоценные минуты. Не выдержала Нина Балаклеевская (теперь она Кабашенко), даже не медик, наша связистка, единственная женщина в группе. Хрупкая, слабая на вид девушка бросается к солдату и благополучно вытаскивает его на дорогу. Потом только произнесла укоряюще: «Эх вы, а еще мужчины!». Что здесь можно сказать? Это даже не долг. Просто не могла вынести, что кто-то рядом страдает.
Иногда женского милосердия не хватало. Мне рассказали такой случай. Последний день войны в Крыму. К колонне сдавшихся в плен подходит девушка и спрашивает — есть ли среди них русские. Выходят двое. Та выхватывает пистолет и в упор стреляет. После чего, все-таки она женщина, истерика. Оказывается получила сообщение, что с ее семьей, остававшейся в оккупации, зверски расправились наши же полицаи.
Сколько женщин сражалось с оружием в руках! Они подчинялись воинскому долгу и долгу совести не меньше, а может быть, и больше, чем иные мужчины. Один из моих университетских друзей, Юзик Меерсон, с которым мы неожиданно встретились на фронте, рассказал о случившемся в их батальоне. При очередном наступлении повыбивало в роте всех командиров, тщетно пытавшихся поднять своих в атаку. Тогда командование ротой взяла на себя девчонка, санинструктор. Поднять бойцов она подняла, мужикам, видно, стало стыдно, но тут же ее и сразило.
Были женщины танкистки, были летчицы. На легких ночных бомбардировщиках, похоже, вообще летали исключительно девушки. Как только наступал вечер, раздавалось привычное стрекотание. Шли наши «кукурузнички», как их продолжали ласково называть. Над немецкой передовой навешивались осветительные ракеты и сбрасывались пусть и небольшие, но беспокоящие и поражающие противника бомбы. Сколько ни пытались немцы их сбить, все равно, по крайней мере по нашим наблюдениям, безрезультатно. Мы даже перестали особенно волноваться за них. Одно время с самолетов выливалась какая-то фосфоресцирующая жидкость, вероятно, зажигательная смесь. Образовывался большой светящийся в небе конус, уступами спадающий к земле. Вместе с ракетами и летящими вверх трассирующими пулями это представляло собой весьма красивое зрелище.
Женщины летали не только на ночных бомбардировщиках. Одно время в небе над нами на истребителе летала, до сих пор помню имя, Лиля Литвяк. Фронтовая газета писала об ее успехах, была помещена фотография. Симпатичная, улыбающаяся девушка. Погибла у нас на глазах в боях на Миусе в 43 -м. Видели, как наш самолет рухнул на землю. С парашютом никто не выбросился. Радисты перехватили тревожные возгласы оставшихся в небе летчиков: «Лилю сбили!»
Казалось бы, тяжелая, грубая обстановка на фронте должна исключать проявление нежных чувств. Но нет, хотя жизнь и проходила почти на грани смерти, но требовала свое. Люди были молоды. И была любовь, настоящая, искренняя. В полку не только Алеша и Оля, о которых я писал, были вместе. В этом нет ничего предосудительного. Это было естественно и было известно всем. Загсов на фронте не существовало. Наш начальник штаба, человек строгих, пуританских взглядов, в конце концов нашел выход в издании специальных приказов по полку. В приказе так и предписывалось: «Считать старшего лейтенанта такого-то и ефрейтора такую-то в законном браке».
Неоценимый вклад внесли женщины на фронте. И не только тем, что спасали раненых, сражались наравне с нами. Их присутствие смягчало, облагораживало ту обстановку, в которой так легко могли проявляться грубость, жестокость. Низкий вам поклон, дорогие наши боевые подруги, за все. Ваши подвиги не менее значительны, чем наши заслуги. Только не всегда это осознают.
Жестокости войны
Война жестока и несправедлива. Убивают и калечат всех без разбора. Хороших и плохих, талантливых и бездарных, храбрых и трусливых, но все равно людей. Ладно еще, если это солдаты с оружием. Им, вроде бы, по штату положено умирать, так же как и убивать себе подобных. Впрочем, в уставах по этому поводу несколько фарисейски говорится, что задачей воина является не убийство, а поражение живой силы противника. Ну а безоружные, а мирные жители? Они что, тоже «живая сила»? Прямая угроза мирным жителям, попавшим в мясорубку войны, исходила не только от врага, но и от нас самих. Сегодня ты в каком-то городе, селении беседуешь с ними, а завтра, может быть, будешь вынужден стрелять сюда. А снаряд не разбирает, где свои, а где чужие. Помню, как первый раз пришлось стрелять по нашей деревне, которую занял противник. Как говорится, молил Бога, чтобы не попасть в своих. Нужно — значит нужно, но привыкнуть к этому и относиться спокойно нельзя. Как-то, я об этом уже писал, в Белоруссии довелось вести огонь по немцам, сгрудившимся в деревушке у колодца. Один из снарядов попал в хату. Потом узнал, как женщина из этой деревни рассказала нашим, что снаряд разорвался в ее хате. Убило четверых находившихся там немцев и… ее мужа. Так и висит это, как не оправдывайся, на мне!
Иногда стреляли туда, где наши безусловно есть, а вот находятся ли там немцы — это вопрос. Помню, как по приказу свыше одно наше орудие по ночам специально подтягивалось к переднему краю, чтобы на пределе досягаемости вести огонь по Славянску, далеко в глубине немецкой обороны. Просто по городу, куда придется. Это, что называется, беспокоящий огонь. О том, что он беспокоит и поражает, может быть, в основном наших, а не немцев, по-видимому, не очень задумывались. Мне рассказывал Фридман, что, когда немцы заняли правобережную часть Днепропетровска, они начали собирать по несколько сот жителей, в основном женщин, на одном из пустырей, вести какие-то землекопные работы. С левого берега, где еще находились наши, это было хорошо видно. Что же именно там делали, оставалось неясным. Так продолжалось два или три дня. Наши военные не знали, как и быть. Потом приехал один из высокопоставленных политических руководителей, не буду называть его имя, и все же дал команду стрелять туда.
Немцы, или, вернее, некоторые из них, похоже, действительно уверовали, что они — представители высшей расы, призванной управлять и подавлять других. И что им дозволено, даже, больше того, положено расправляться с мирным населением, как заблагорассудится. Впервые довелось это постичь в конце 41-го, в Ростове. Всего 10 дней владели немцы тогда городом. Но и этого им было достаточно, чтобы показать себя. Недалеко от театра им. Горького я обратил внимание на большой пятиэтажный, полностью сгоревший дом. Подумал, что это результат бомбежки или артобстрела. А мне мои близкие знакомые, которые оставались в городе и жили неподалеку, пояснили: его сожгли немцы. Вместе со всеми жителями! Рядом с этим домом был убит немецкий офицер. Кто убил — неизвестно. Дом ночью оцепили каратели и подожгли. Тех, кто пытался выскочить, расстреливали. Не пощадили ни женщин, ни детей. Потрясла не только сама трагедия, но и то, что культурные, цивилизованные, как привыкли их считать, немцы способны на такое варварство. В Донбассе, в Приднепровье, уходя, немцы стремились оставить за собой выжженную землю. Мы приходим, а в деревушках еще тлеют дома, подожженные специально создаваемыми для этого с немецкой
