Говорит султан:
– Казачка не трожьте. Не его вина, что в бега вдарился. А вот дочь моя виноватая.
Бровью повел.
Сорвал палач одежды с Айлюк. И стал ее тело белое истязать: кнутом бить, огнем жечь.
Отвернулся казак. Не в силах смотреть.
– Смотри, казачок, смотри. Впредь неповадно будет бегать – говорит Махмет.
Султанская дочь ни звука не проронила, ни охов, ни вздохов от нее не слышали. Впала в беспамятство. Утащил ее палач. А Родьку в тигулевку увели.
Сидит Родька в тигулевке, совесть его мучает. Душа томится: нехорошо получилося. Бросил султанскую дочь на растерзание. На произвол судьбы.
Много времени прошло. Пришла к Родьке записка от султанской дочки, мол, де, жди полночи.
Обрадовался Родька, знать, простила. В полночь дверь открылася. Айлюк на пороге. Кинулся Родька к ней, прощения просит. Султанская дочь к нему ластится, об том, мол, и думать позабыла.
Вышли они из тигулевки. Вскочили на коней – и в путь. Утро наступило. Говорит султанская дочь:
– Припади к земле, нет ли погони.
Слез Родька, припал к земле. Дрожит земля-матушка. Птицы кричат. Звери рычат.
Вытащила Айлюк платок и бросила через левое плечо.
Разлилось позади озеро. Волны огромные по нему ходят, о берег бьют, не подступишься.
Ударили Родька да султанская дочь в шенкеля. И поскакали дальше.
Запалили коней. Бросили, бегом побежали. Вот и стан казачий. Видно, как люди около костров гурбятся, обед себе, видно, варят. Обрадовался Родька. Хоть на этот раз уйдет. Оглянулся, батюшки мои! А погоня совсем рядом.
Забыл Родька обо всем на свете. Одна мысль – до своих добежать. Бросил султанскую дочь. И к своим.
– Братцы! – кричит. – Братцы! Выручайте!
Да где там! Не слышны казачкам родькины призывы. Схватили Родьку, связали и обратно к султану доставили.
И опять та ж картина повторилась. Истязали Айлюк до умопомрачения. Крепился казак, однако ж, изнылась его душа.
– Не надумал еще, казак, во услужение ко мне иттить? – спрашивает султан.
– Нет, не бывать тому, – отвечает казак.
– Ну, что ж, – говорит Махмет, – пришло время твою жизнь забрать.
Посадили Родьку в тигулевку. Не находит себе места он, султанская дочь из головы не идет. В кратких снах является, как бы совесть его. Тянет к нему руки, плачет.
Вдруг в полночь дверь отворяется. Айлюк его к себе манит.
Встал казак, понурясь, вышел из тигулевки. Спит стража. И конь стоит. Говорит ему султанская дочь. А лицо строгое, неулыбчивое.
– Вот тебе, казак, конь, возвертайся к своим один.
– Нет, – отвечает Родька, – без тебя не могу. Не будет мне дороги без тебя в этой жизни. Если можешь, прости и поедем вместе.
Смотрит на Родьку султанская дочь. То укоризна в глазах, то любовь.
Эх, что тут думать! Вскочил Родька на коня. Подхватил султанскую дочь. И айда – к своим. Припала к нему Айлюк. Доверие заимела.
– Хорошо мне, – говорит. – Никогда так в жизни не было.
– Погодь, – отвечает Родька, – вот к своим доберемся. То ли еще будет.
Далече отъехали. Пал их конь. Пошли они пешки. За руки взявшись. Чу, погоня опять.
– Сделай что-нибудь, – просит Родька. – Сотвори преграду какую- нибудь.
– Не могу, – отвечает Айлюк. – Нет боле у меня ничего такого, чтоб чудо сотворить.
Видит Родька, никак стан казачий. Схватил Айлюк на руки и к своим побег.
– Братцы! Братцы! – кричит.
Услышали его казачки. Мигом на коней вскочили. Вот оно, избавление.
Обернулся Родька – и погоня, вот она, рядом.
Впереди султан на белом коне. Увидели турки, что казаки на выручку поспешают, наставили на беглецов ружья. Загородил собой Родька Айлюк. Стоит на земле твердо. Любовь ему уверенность придает.
Дали залп турки со всех ружей. Только неведома сила пули от Родьки отвела. Кому эта сила неведома, а кому ведома.
Сотворилось чудо – на Родьке ни единой царапины.
Обрадовался Родька, за себя гордый. Что сумел себя превозмочь. Тепло на душе, хорошо. Любовь таматко купается, плещется.
Обнял казак султанскую дочь, поцеловал. А тут казаки-станичники подоспели. С возвращением Родьку поздравляют, с молодой женой. Шутки шутят. Да не обидно Родьке, радостно.
Якуня и Матюша
Ехал казак Якуня по дороге, песню напевал. Ехал свою судьбу на этом свете определять.
Степь. Раздолье. На душе птицы поют. Видит: на перекрестке дуб стоит, над дубом мужик. Здоровенный такой. Из веревки петлю вяжет. Плачет. Рыдает. Толстую веревку, как паутинку, рвет. Подъехал Якуня ближе, с седла перевесился.
– Здорово, – говорит, – были. Иль в чем подмогнуть?
– Да вот, – отвечает мужик, – петлю не могу Навязать, веревка, видать, гнилая попалась.
– Этому горю подсобить можно, – говорит Якуня. – Тока я должон тебе сообщить: не веревка у тебя старая, а ручищи твои силы непомерной.
Взял веревку у мужика, завязал петлю.
– Ну что ж, – говорит, – никак, к звездам поближе собрался?
– Да, – отвечает мужик, – собрался. Собрался из этой жизни уйти, потому как не везет мне в ней совсем.
– Тю, – говорит Якуня. – А мне везет так, что от этого везенья в бега вдарился. Надоело. Неинтересно совсем. Скучно.
У мужика аж глаза на лоб. Первый раз в жизни человека видит, везучего во
