бела дня, при полной видимости немыслимым образом сталкивались два корабля, которые вели опытные капитаны. Точно так же была исключена проблема угроз и рисков из обсуждения программы реформ. Навык их предвидения сумели изъять и из массового сознания. Да, подавляющее большинство граждан с самого начала не верило, что приватизация будет благом для страны и для них лично. Но 64 % опрошенных ответили: «Эта мера ничего не изменит в положении людей».
Это — признак глубокого повреждения в сознании. Как может приватизация всей промышленности — и прежде всего практически всех рабочих мест — ничего не изменить в положении людей! Как может ничего не изменить в положении людей массовая безработица, которую те же опрошенные предвидели как следствие приватизации!
Кто несет ответственность за деградацию этой защитной функции? Надо признать, что Сталин и руководимая им команда эту функцию в течение своего «отчетного периода», в общем, выполнили успешно, что и показала Великая Отечественная война. Дальше — возникла неопределенность. В новых условиях со сменой поколений старые методы быстро теряли эффективность. Общество вступило в новый этап, а руководство не смогло выработать адекватной доктрины и создать адекватные новым угрозам средства защиты. Старая интеллектуальная элита КПСС и советского государства (представленная Сусловым) оказалась несостоятельной. А новая — сама стала источником угроз.
Почему эрозия мировоззренческой матрицы советского строя не вызвала эффективных действий руководства государства и КПСС, пока доминирующие позиции не заняли функционеры «поколения Горбачева»? Можно утверждать, что они с их когнитивной структурой — типом знания и методологическими навыками — были не на высоте этой задачи, как генералы бывают не на высоте задач войны нового поколения. Их образование, относящееся к данной проблеме, ограничивалось историческим материализмом, проникнутым механистическим детерминизмом. Понимание тех процессов, которые переживало советское общество, требовало как минимум освоения представлений о культурной гегемонии, развитых А. Грамши. Но эти представления были отвергнуты официальным советским обществоведением, их освоила именно антисоветская часть сообщества гуманитарных специалистов.
Мышление старого поколения советской политической элиты, как и обыденное сознание советского человека, было проникнуто эссенциализмом, верой в неизменность (или хотя бы высокую устойчивость) некоторых сущностей и качеств, присущих общественному сознанию.
Подавляющему большинству советских людей казалось, что заданные культурой качества человека очень устойчивы, что в них есть как будто данное нам свыше жесткое ядро. Специально об этом не думали, а оказалось, что оно подвижно и поддается воздействию образа жизни, образования, телевидения. Культура — это огромная машина, которая чеканит нас в основном по чертежу, заложенному в нее сильными мира сего. Мы, конечно, сопротивляемся, подправляем чертеж, изменяем чеканку своей низовой культурой. Но диапазон воздействий широк, возможностей уклониться от них часто не хватает.
В массе своей советские люди исходили из того представления о человеке, которым был проникнут общинный крестьянский коммунизм как версия «народного православия». Они считали, что человеку изначально присущи качества соборной личности, тяга к правде и справедливости, любовь к ближним и инстинкт взаимопомощи. В особенности, как считалось, это было присуще русскому народу. Как говорилось, таков уж его «национальный характер». А поскольку все эти качества считались сущностью национального характера, данной человеку изначально, то они и будут воспроизводиться из поколения в поколение вечно. Была такая неосознанная уверенность.
Эта вера породила ошибочную, в важной своей части, антропологическую модель, положенную в основание советского жизнеустройства. Устои русского народа и братских народов России, которые были присущи им в период становления советского строя, были приняты за их природные свойства. Считалось, что их надо лишь очищать от «родимых пятен капитализма». Задача воспроизводства этих устоев в меняющихся условиях (особенно в обстановке холодной войны) не только не ставилась, но и отвергалась с возмущением. Как можно сомневаться в крепости устоев! А ведь это воспроизводство надо было вести в принципиально новых условиях конца XX века, оно требовало гибкости и адаптивности, регулярного «ремонта» и «модернизации».
Эффективности крестьянского коммунизма как мировоззренческой матрицы народа хватило в СССР на 4–5 поколений. Люди пятидесятых годов рождения вырастали в новых условиях, их культура формировалась под влиянием мощного потока образов и соблазнов, идущих с Запада. Если бы советское общество исходило из реалистичной антропологической модели, то за 1950-1960-е годы в принципе можно было выработать и новый язык для разговора с грядущим поколением, и новые формы жизнеустройства, отвечающие новым потребностям. А значит, Россия преодолела бы кризис и продолжила развитие в качестве независимой страны на собственной исторической траектории культуры.
С этой задачей советское общество не справилось. Оно потерпело поражение и сдало страну «новым русским». Надо признать, что для этого были предпосылки, которые корнями уходят в XIX век; они определены тем влиянием, которое оказал на русскую интеллигенцию романтизм классической немецкой философии. В советское время это влияние было закреплено марксизмом. Требовалось кардинальное обновление познавательного аппарата, но этого не произошло.
В 1970-1980-е годы большинство населения обрело тип жизни «среднего класса». В массовом сознании стал происходить сдвиг от советского коммунизма к социал-демократии, а потом и к либерализму. В культуре интеллигенции возник компонент социал-дарвинизма и соблазн выиграть в конкуренции. Из интеллигенции социал-дарвинизм стал просачиваться в массовое сознание. Право на жизнь (например, в виде права на труд и на жилье) начали ставить под сомнение — сначала неявно, а потом все более громко. Положение изменилось кардинально в конце 1980-х годов, когда это отрицание стало основой официальной идеологии.
Перестройка
Выход из «сталинизма» в 1950-е годы оказался сложной проблемой — как и вообще выход из мобилизационного состояния. Она была решена руководством СССР плохо и привела к череде политических кризисов. Профессор МГУ А. П. Бутенко, занявший радикальную антисоветскую позицию, пишет о реформах Хрущева: «Антисталинизм — главная идея, мобилизационный стяг, использованный Хрущевым в борьбе с тоталитаризмом. Такой подход открывал определенный простор для борьбы против основ существующего социализма, против антидемократических структур тоталитарного типа, но его было совершенно недостаточно, чтобы разрушить все тоталитарные устои».
Удар «по основам» был нанесен тяжелый, а ресурсов знания для рационального ответа не хватило.
Вспомним недалекую историю. 1960-е годы для СССР были очень сложным периодом. Общество переживало кризис урбанизации — большинство населения за очень короткий срок стало городскими жителями. Люди переезжали в города, резко меняли образ жизни, приспосабливались к другому производству и быту, другому пространству. Массы людей испытывали тяжелый стресс, одновременно происходила смена поколений. Общество быстро менялось и усложнялось, эти процессы надо было быстро изучать, находить новые социальные формы, чтобы снизить издержки трансформации. Но обществоведение методологически не было готово к решению этих задач, и страна скользила к обширному кризису, который превратился в системный.
Переломным стал момент, когда авангард инакомыслящей интеллигенции заключил союз с противником СССР в холодной войне и начал выполнять функции «пятой колонны» внутри советского общества. Эволюция установок этой части антисоветской интеллигенции хорошо прослеживается в текстах А. Д. Сахарова.
В 1968 году Сахаров мечтает о конвергенции социализма с капитализмом и пишет о войне США в Индокитае: «Во Вьетнаме силы реакции… нарушают все правовые и моральные нормы, совершают вопиющие преступления против человечности. Целый народ приносится в жертву предполагаемой задаче остановки „коммунистического потопа“» [7].
В 1975 году он уже пишет о «героизме американских моряков и летчиков» и упрекает Запад в том, что
