Россия при смерти? Прямые и явные угрозы

К различению векторных и скалярных величин, которое игнорировала власть, тесно примыкает другое важное условие рациональных умозаключений — различение цели и ограничений. Здесь произошел тяжелый методологический провал — из рассмотрения была почти полностью устранена категория ограничений.

В процессе целеполагания мы выделяем какую-то конкретную цель. Поскольку разные цели конкурируют, мы стремимся не беспредельно увеличить или уменьшить какой-то показатель, а достичь его оптимальной (или близкой к ней) величины.

Но, определяя цель, всегда надо иметь в виду то “пространство допустимого”, в рамках которого можно изменять переменные ради достижения конкретной цели. Это пространство задано ограничениями — запретами высшего порядка, которые нельзя нарушать. Иными словами, разумная постановка задачи звучит так: увеличивать (или уменьшать) такой-то показатель в сторону оптимума при выполнении таких-то ограничений.

Без последнего условия задача не имеет смысла. Ограничения-запреты есть категория более фундаментальная, нежели категория цели. Анализ «пределов» (непреодолимых в данный момент ограничений) и размышление над ними — одна из важных сторон критического рационального мышления. Она связана с самой идеей прогресса, развития. Ведь развитие — это и есть нахождение способов преодоления ограничений посредством создания новых «средств», новых систем и даже новой среды.

Уход, начиная с момента перестройки, от размышлений об ограничениях, в рамках которых развивалось советское общество, привел к тому, что попытка преодолеть эти реальные, но неосмысленные, ограничения в годы реформы обернулись крахом. Сохранение этой особенности мышления власти — одна из важных угроз для России.

Старое утверждение, гласящее, что “искусство управлять является разумным при условии, что оно соблюдает природу того, что управляется”, кажется настолько очевидным, что Фуко называет его пошлостью. Но ведь правители России и их эксперты, начиная с Горбачева, принципиально не признавали этого условия. Они открыто провозгласили, что будут управлять государством и обществом России, вопреки их природе, ломая и переделывая их устои. Они даже бравировали тем, что эту природу не знают и презирают.

Примером может служить приватизация земли в России в 90-е годы ХХ века и превращение ее в товар со свободной куплей-продажей. Это решение важно с точки зрения цивилизационного подхода. Но надо сказать и о качестве этого решения с прагматической точки зрения.

Эта акция власти была беспрецедентной в отношении к знанию, накопленному по данной проблеме в мировой и отечественной науке. Превращение в товар общинных земель и последствия такого изменения были предметом интенсивных исследований экономистов, социологов и антропологов начиная с ХVII века, с экспроприации общинных земель в Ирландии Кромвелем. Затем Локк исследовал эту проблему по заказу администрации колоний Северной Америки при организации рынка общинных земель индейских племен.

В ХIХ веке к исследованиям подключились историки. Были изучены результаты приватизации общинных земель в Древнем Риме (как пишут, «результатом стало обезлюденье, Римская империя опустела и была захвачена варварами»). Огромный опыт был накоплен и изучен в ходе земельных реформ, которые вели колониальные администрации в Индии и Северной Африке. В пореформенной России большое исследование общинного хозяйства, начиная от первобытного строя, у разных племен и народов провел русский либеральный социолог, историк и этнограф М.М. Ковалевский.[19] В начале ХХ века, по следам реформы Столыпина, ценное знание дали исследования российских экономистов-аграрников (А.В. Чаянов и др.). Земельные отношения стали важным предметом в экономической антропологии, которая развивается на Западе с 60-х годов ХХ века.

Мы здесь говорим не о приватизации земли по существу, а о том, что в ходе подготовки этой важной и рискованной реформы, ставшей одной из причин тяжелого кризиса российского сельского хозяйства, правительство абсолютно и категорически игнорировало современное знание. Не было никакой возможности поставить вопрос на обсуждение даже в чисто академическом плане.

Как другой пример можно привести длящиеся уже почти двадцать лет бесплодные попытки выстроить в России двухпартийную политическую систему на манер западной. Это — один из больших проектов социальной инженерии в рамках доктрины имитации. Но политическая система — производное от структуры и культуры общества. Двухпартийная система — продукт зрелого буржуазного общества. Социал-демократизм — доктрина в философском плане сложная, а в социальном плане возможная лишь после того, как буржуазия накопит и завезет из колоний большие средства, чтобы оплатить социальное государство. Есть ли в России эти условия? Об этом вопрос даже не стоит.

Общество переросло советскую политическую систему, но в нем вовсе не возникло зрелого буржуазного “субстрата”, поэтому попытка искусственного копирования “двухпартийной машины” не удается. Правая либеральная доктрина неадекватна состоянию экономики и международным условиям России, культуре и историческому опыту общества, а все это — исключительно устойчивые ограничения.

Эта попытка имитации тем более неразумна, что одновременно в России осуществляется “рыночная” реформа неолиберального типа, которая ведет к разрушению принятой ранее на Западе двухпартийной системы. Неолиберальная волна просто смела эту систему, так что существенные различия между правыми (“либеральными”) и левыми (“социал-демократическими”) партиями исчезли. Уже в 80-е годы западная партийная система получила красноречивое название — ambi-dextra — то есть “двое-правая”.

Дж. Грей пишет: “Традиционный консерватизм отныне не может считаться реалистическим политическим выбором, поскольку институты и практики, составляющие его наследие, были сметены с исторической сцены теми рыночными силами, которые выпустила на волю или упрочила неолиберальная политика… В то же время и сам неолиберализм сегодня можно рассматривать как политический проект, разрушающий свои собственные опоры” [1, с. 163].

Радикальный постмодерн неолиберализма выхолостил двухпартийную систему Запада — что же предлагается имитировать в России? То, чего нет на Западе и не может сосуществовать с агрессивной новой средой?

Подобные примеры можно множить и множить. Достаточно пройти по структуре двух больших «проектов будущего», принятие которых к исполнению могло произойти только при глубокой деградации структуры знания власти и отключении целого ряда «контрольных механизмов» рациональности (в том числе категории ограничений, критериев и норм целеполагания).

Первый проект — перестройка национально-государственного устройства СССР и России, второй — перестройка народного хозяйства. Сам способ принятия решений в этих проектах — актуальная угроза для России.

Вообще, если кто-то рассуждает о великой цели как высшей ценности, не указывая на ограничения, то его слова можно принять лишь как поэтическую метафору или как отступление от норм рационального мышления. Когда, например, говорят, что “конституционный порядок в Чечне должен быть установлен любой ценой”, то в этом, скорее всего, смешаны обе эти причины. Как это любой ценой? Есть же цена неприемлемая, например, гибель всего человечества.

Если мы вспомним весь перечень частных целей, поставленных в реформе, то убедимся, что ограничения не упоминались вообще или затрагивались в очень расплывчатой, ни к чему не обязывающей форме (вроде обещания Горбачева “конечно же, не допустить безработицы” или обещания Ельцина “лечь на рельсы”).

Целеполагание — процесс динамический. Меняются обстоятельства, возникают препятствия, надо их обходить, надо корректировать курс, исправлять ошибки.

После трагедии в Беслане В.В. Путин сказал, что население России пожинает плоды “распада огромного и великого государства” (СССР). Но СССР не “распался” сам собой, а был уничтожен вследствие действий или бездействия верховной власти СССР и РСФСР. Требовалось выявить причины катастрофы и объявить о коррекции курса.