– Да этого неважно, кто там был председатель… Ясно, офицерик?
Николя предпочел не отвечать.
– Вывести его из сарая! – приказал Щеглов.
Красноармейцы вытолкнули Николя из сарая, ведя за собой, Щеглов шел сзади.
– Ладно… Здесь, что ли… – решил Щеглов, оглядываясь по сторонам.
Николя только что обратил внимание, что наступило раннее, свежее, тихое утро. Большую часть времени, находясь в сарае, он спал, а просыпаясь, раздумывал, лежа на сене. Он поднял голову, смотря на голубое и ясное небо, потом зажмурился. Николя отвык от яркого света, находясь долгое время в темном сарае. Через минуту он открыл глаза, радуясь всему, что видел и ощущал: аромату опавшей листвы, чистому и приятному воздуху, голубому небу, лучам солнца… Даже подувший сырой и холодный ветер не раздражал Николя. Он радостно вытянул руки, вдыхая воздух.
После долгого пребывания в полутемном сарае небо показалось Николя бесконечно просторным, радостным и светлым, а воздух – чистым и изумительным.
В эти последние минуты своей жизни Николя вспоминал прекрасный родной образ жены Настеньки, ее чарующую улыбку, ее милый и заразительный смех… Он вспоминал, как целовал Настеньку, как танцевал с ней вальс… Он мысленно благословил ее, и очень надеялся, что ей удастся спастись от бесчинствующих большевиков, которые, несомненно, полезут в его графское имение. Он не ведал о судьбе Настеньки, своего отца, к сожалению, а теперь накануне неизбежной смерти, стоя со связанными руками, понимал, как мало успел он в жизни совершить! От изнуряющей душу тоски и досады у Николя закружилась голова, он слегка пошатнулся, но усилием воли заставил себя держаться ровно и неподвижно, не показывая врагу своих волнений.
Щеглов минуты три молчал, куря папироску, смотря на спокойное и невозмутимое лицо Николя.
– Ну, барин, – решил спросить Николя Щеглов, – не страшно ли?
Николя промолчал.
– Вот как, – усмехнулся Щеглов, – дескать, барин с нами, босяками, говорить не желают-с? Дескать, мы недостойны их благородий!
Николя воскликнул:
– Сударь! Извольте прекратить насмешки! Стреляйте, я не побегу.
– Эт-то точно, куда ж ты, бедолага, от большевиков убежишь? Некуда!
Ни один мускул не дрогнул на лице Николя. Он смотрел вперед, как бы сквозь красного комиссара.
– Закурить не желаете, барин? – предложил, посмеиваясь, Щеглов.
– Не курю.
– Да ну? Барин здоровье бережет? Оно тебе уже не понадобится, твое здоровье!
Николя стиснул зубы, не отвечая Щеглову.
Ветер дул всё порывистее, стал моросить дождь.
– Черт, погода портится, – поморщился Щеглов, качая головой.
Где-то низко прогремел гром, через минуты две небо почернело.
Николя шептал про себя «Отче наш», прикрыв глаза.
Щеглов заметил, что Николя бормочет что-то, и спросил:
– Боишься, да?
– Vous savez, je m’en fiohe…
– Чего-чего? – не понял Щеглов.
– Нет… Ma foi, non…
– Как? Не боишься?
– Бог меня спасет… – уверенно ответил Николя, стараясь не смотреть на наглое лицо комиссара.
– Бог? А где ж он? Чего-то тута его не видать! – Щеглов демонстративно поднял голову вверх, глядя на почерневшее небо.
Николя закончил читать «Отче наш» и вздохнул.
Молодые красноармейцы стояли в нескольких шагах и от Николя и хихикали.
– Ладно, хватит тут с ним болтать! Целься в белого офицерика! – приказал Щеглов, отходя от Николя и подходя к красноармейцам.
Совсем рядом раздалась молния, дождь полил, не переставая.
– Пли!
Раздались выстрелы, Николя покачнулся, все перед ним закружилось в кровавой пляске, внезапно стало темно, и он только успел вымолвить:
– Mon dieu… – И упал, как подкошенный, на мокрую землю лицом вниз.
Не стало графа Николя Воронцова, белого офицера…
Щеглов подбежал к убитому, приказал перевернуть его на спину, сильно пнул труп грязным сапогом.
– Подох, белая скотина! – торжествующе выкрикнул он.
– Чего с ним делать? – спросил Щеглова один красноармеец.
– Чего? А пусть здесь гниет… Да, пусть здесь лежит и ищет своего бога!
Молния засверкала над Щегловым и красноармейцами, раздался гром.
– Бежим в хату! – приказал Щеглов, чертыхаясь и прикрывая голову рукой.
Глава 20
Дураки.
Второй секретарь горкома партии Ижорска Фуфыжкин вышел из своего кабинета и неторопливо, посвистывая, направился в кабинет Сусликова.
То был низкий, худой человек лет сорока, с короткой стрижкой, одетый в традиционную форму чиновника: черный костюм, белую рубашку и черный галстук.
В юности Фуфыжкин мечтал стать ученым или космонавтом, но учился он в школе плохо, постоянно прогуливая занятия. Вдобавок, будучи холериком, он все время куда-то спешил, бежал, когда можно и пойти спокойно, говорил всегда быстро, даже иногда без пауз, словно боялся, что ему не дадут высказаться, стремился везде опередить своих сверстников, что редко ему удавалось, в связи с чем впоследствии у Фуфыжкина появилась гипертония. Словом, быстро и толково ему ничего не удавалось сделать, разве что смеяться хорошо всегда первым, не ожидая, когда все остальные вокруг посмеются.
Часто его мамаша, хватаясь за голову, причитала, глядя на свое не в меру подвижное дитя:
– Ой, Анатолий ты мой дорогой!.. И что из тебя выйдет? Что ты будешь в жизни делать, когда меня не станет на свете?
Не обладая большим умом и знаниями, но, имея большую житейскую хватку, Фуфыжкин быстро смекнул, что стоит двигаться по партийной линии, а посему, вступив в комсомол, проявлял фантастическую активность, чем не раз удивлял первого секретаря комсомола и его замов. Фуфыжкин бурно обсуждал каждый вопрос на собраниях комсомольской организации, часто выступал на собраниях, спорил даже там, где все казалось всем ясно, соглашался раньше и быстрее всех ехать на уборки картофеля в село. Так постепенно и незаметно он стал узнаваем в аппарате комсомольской организации Ижорска, не раз его хвалил сам первый секретарь комитета комсомола, когда присутствовал на собраниях первичной комсомольской организации. В результате за энергичность и инициативность Фуфыжкина через года два назначили на должность второго секретаря комитета комсомола, чему Фуфыжкин был несказанно рад. На этом посту он пробыл год. После вступления в партию Фуфыжкина назначили сразу вторым секретарем горкома партии Ижорска. Сусликов критически относился к своему второму секретарю, часто посмеиваясь над ним и понимая, что тот просто дурень. Сусликов понимал, что его новый второй секретарь человек энергичный, но дурень и этим все сказано. Каждому руководителю нужны лишь энергичные исполнители его воли и его приказов, а Сусликов не был исключением из общего правила. Иногда, когда Сусликову жаловались на Фуфыжкина, он разводил руками, посмеиваясь и отвечая примерно так:
– Товарищи, ну, что поделаешь с дурнем? Явных признаков умственного расстройства нет, как полагаю, просто наш Фуфыжкин просто дурень! Весьма интересно, что никто из товарищей Сусликова даже не обмолвился словом, а почему, собственно, просто дурень занимает сей высокий пост…
Сусликов поручил Фуфыжкину заведовать отделом торговли и общественного питания, думая, что в данном отделе его второй секретарь не наломает дров, но он ошибся и последствия его ошибки давали о
