– Это вы ему сказали?
– Нет… Он сказал. И еще сказал, что поедет и заберет ее.
– Для меня важно, кто первый заговорил о машине. Очень прошу вас, вспомните поточнее.
В этот момент Неда стоит за моим плечом и приказывает: прекрати этот бесчеловечный допрос!.. Я не обращаю на нее внимания, я – словно каменный идол перед испуганным богомольцем. Сейчас, дорогая Неда, я должен проявить выдержку.
– Разве я мог тогда думать о машине? – сказал старик. – Конечно, он первый заговорил о ней.
– Благодарю вас. Это все, что я хотел узнать. Мы медленно подошли к двери.
– У вас есть свой врач?
– Нет… Вызываю, если надо, из поликлиники.
– А давление свое вы измеряете?
– Редко. Оно уже много лет повышенное. Но я на это не обращаю внимания.
– Будет лучше, если вы сейчас же оденетесь и сходите в поликлинику. Я вам это говорю, потому что у моего отца было повышенное давление. Непременно сделайте это. Обещайте мне.
– Какой смысл… – начал было старик, но потом согласился: – Ладно, схожу. Надо же что-то…
Он замолчал.
Дверь закрылась, только когда я был на площадке первого этажа.
Или я слишком быстро сбежал по лестнице?
Итак, разговор со стариком бросил густую тень сомнения на Спиридона Спасова. Маловероятную версию об убийстве на даче, одиноко стоящей у поросшего орешником склона, уже можно формулировать. В бесформенной массе намечается костяк, она приобретает очертания фигуры, версия становится на ноги, делает, подобно ребенку, первые шаги. И если это не мертворожденное дитя, она день ото дня будет теперь расти и расцветать. Один узелок, за ним другой и так далее… Дочь Спиридона Спасова любит болтать по телефону, у нее, наверно, много поклонников, а может, кто-то один. Она говорит по телефону, пока ее отец торчит в гараже, подрабатывает – чтобы были деньги для себя, для дочери…
Из первого же телефона-автомата я позвонил на службу. Ответил Донков.
– Ну что там, говори, – сказал я.
– Отпечатки пальцев принадлежат Ангелу Борисову. Пузырек, по-видимому, был в машине. Значит, я допустил ошибку.
Донков хотел, чтобы в его голосе прозвучала сталь, но не получилось: в трубке слышалось дребезжание жести…
ГЛАВА XI
Итак, я в тупике. Остается лишь грустить, даже испытывать ностальгию по версии, которой я буквально жил в течение двух дней. Я уже уверовал в то, что пузырек подбросили, пока машина находилась в распоряжении автослесаря Спиридона Спасова. Я сожалел не только о том, что желанное доказательство преступления вдруг ушло из моих рук. Несмотря на спектакль, разыгранный перед Донковым, я был твердо убежден, что он проверил все: проверил тщательно, добросовестно, с чувством ответственности, которое, как я полагал, ему присуще. Ах, Донков, Донков… Но теперь я не испытывал ни злости, ни разочарования. По одной ошибке – каких бы последствий она ни имела – нельзя судить о человеке. У кого их не было, ошибок? Ошибки при обыске, психологические промахи при допросе… Вся наша работа состоит из мельчайших нюансов, требует определенной последовательности, методики – это постигается только практикой. Долгой практикой. Уверен, что Троянский, если его хорошенько порасспросить, отыщет по крайней мере десяток подобных же ошибок, допущенных им. Единственное, что я ощущал, была легкая грусть примирения с нежданной кончиной моей версии об убийстве.
Надо было доложить обо всем Троянскому. Но перед ним я не стану делать окончательного вывода. Не скажу, что произошло самоубийство. Признаю: пока у меня нет доказательств, но это не означает, что я исключаю убийство. Попрошу, чтобы мне разрешили продолжить следствие…
Но прежде чем явиться к Троянскому, нужно провернуть еще два дела. Во-первых, изучить записную книжку, которую я нашел в доме у родителей Борисова – по ряду причин я этого еще не сделал за те двадцать четыре часа, которые она находится у меня. Из них три часа нужно списать на шахматные страсти и чувство одиночества у Троянского. И еще три или четыре отдано Неде. Во-вторых, я должен все-таки разыскать гражданку Зорницу Стойнову. Донков шел по ее следу с первого же дня, и хотя не сумел обеспечить ее присутствие, не по своей вине: она отбыла не то в отпуск, не то в командировку, чтобы принять участие в конкурсе на лучшую женскую прическу. Зорница участвует в конкурсе в качестве обладательницы густых, мягких и легких для обработки волос – она что-то вроде манекена, принадлежащего некоему Красену Билялову, известному дамскому мастеру, который возит ее с собой, как виртуоз возит с собой на конкурс скрипку Страдивари. Конкурс проводится в прекрасном городе Стара-3агора и уже подходит к концу, так что Зорница Стойнова должна скоро вернуться в Софию.
В два часа я сидел у мастерицы по сувенирам и слушал ее.
Как следовало из рассказа, Зорница узнала печальную весть во время конкурса. Мастер укладывал ее волосы феном, поэтому она ничего не слышала. Кто-то подошел к Красену Билялову, что-то шепнул ему, и она по его лицу поняла: случилось что-то страшное. Но он не мог пожертвовать своим произведением и потому старательно, не торопясь закончил прическу и только после этого сообщил ей о случившемся. Зорнице пришлось скрыть охватившие ее чувства, поскольку надо было еще предстать перед комиссией и перед публикой. Лицо у нее – она чувствовала – застыло, окаменело. И, наверное, что-то такое значительное, даже трагическое было тогда во всем ее облике, потому что прическа произвела на жюри сильное впечатление. Ведь что ни говори, а умение модели держаться не менее важно, чем мастерство парикмахера…
– Мы получили первую премию! – гордо заявила Зорница.
Рассказывая, она продолжала точной и бестрепетной рукой при помощи тонкой кисточки расписывать лица маленьких деревянных кукол, выстроившихся перед ней в ряд, как послушное войско: двадцать пять
