– Донков, – сказал я, – иди в кухню, отопри дверь и выйди на балкон.
Он удивленно посмотрел на меня и вышел из комнаты.
Я продолжал стоять, склонившись над столом.
– Я на балконе! – крикнул Донков.
– Посмотри, есть ли там крюки, к которым привязывается веревка для белья.
Донков помедлил с ответом.
– Есть, – сказал он. – Но только один.
Я взял веревку и вышел на балкон. С левой стороны из стены торчал крюк, вделанный в штукатурку. На правой стене крюка не было. Но там зияла дыра – несомненно, на том месте, где ему полагалось быть. На бетонном полу балкона, именно под дыркой, лежала кучка серого порошка. Крюк выдернули недавно, и притом наспех, рывком, небрежно.
Я привязал один конец веревки к уцелевшему крюку и натянул ее.
Ее хватило до другой стены – как раз до дырки, из которой осыпалась штукатурка. Оставалось лишь набросить конец на крюк, к которому он был когда-то привязан.
– Веревка – от этого балкона! – сказал Донков с исключительной проницательностью.
ГЛАВА XXVI
Отослав Донкова вместе с веревкой в управление, я решил нанести еще один визит.
В одиннадцать утра я уже звонил в квартиру Красена Билялова, выяснив предварительно, что сегодня он работает в вечернюю смену.
Открыла мне девочка лет двенадцати, бледная, но довольно упитанная, в очках с такими же толстыми, как у меня, стеклами в оранжевой оправе. Мы с девочкой посмотрели друг на друга, сравнивая диоптрии.
– Папы нет дома, – сказала она, – он ушел утром. Что ему передать?
Я ответил, что собираю членские взносы для тур-клуба и зайду в другой раз. Билялову не следовало знать, что я приходил. Я, правда, не предусмотрел, что мою внешность легко описать, что у меня есть «особая примета», которую девочке – очкарику, как и я, – нетрудно запомнить. (Обращаю внимание на это обстоятельство, потому что оно в какой-то мере повлияло на ход дальнейших событий).
Донков сидел за моим столом, на моем месте. Он с многозначительным видом протянул мне конверт, в то время как я, снимая плащ, раздумывал, объяснять ему или не объяснять, что начальство все-таки надо встречать стоя.
– В чем дело? – спросил я, беря конверт.
– Посмотрите на почерк…
На конверте стояло мое имя. Но адрес был указан неправильно: отправитель счел почему-то, что меня надо искать в Дирекции народной милиции, и несколько ошибся…
– Письмо шло по крайней мере три дня. Почерк мне кажется знакомым. Женский, уж точно. Держу пари, оно начинается словами: «Товарищ следователь».
Я посмотрел на него с иронией:
– Молодец Донков… И надорвал конверт.
Донков угадал. Письмо так и начиналось: «Товарищ следователь» – именно эти два слова, оставившие отпечаток на другом листке и считавшиеся исчезнувшими, вдруг, как из небытия, возникли перед моими глазами. Я вспомнил лист, изготовленный в лаборатории, нечто вроде гипсовой маски с лица усопшего. Тогда у нас в руках был лишь фрагмент портрета, а теперь весь он целиком оказался у меня в руках. Письмо было подписано Зорницей Стойновой. Вот его полный текст – я перечел его трижды, чувствуя на своей шее прерывистое дыхание Донкова, заглядывавшего через мое плечо.
«Товарищ следователь!
Целый день звонила по телефону, который вы мне дали, но никто не отвечал. Около пяти часов пришли девушки, воинственные, как петухи, и стали требовать от меня деньги (опять эти проклятые деньги), которые Ангел снял со сберкнижки. Денег, как вы сами знаете, у меня нет, я жутко разозлилась и выгнала девушек. Может, я и не совсем права, но и они были не правы!.. Одна из них страшно меня оскорбила, обвинила меня бог знает в чем, это просто меня потрясло…
И раз мне не удалось вас разыскать, я решила написать вам обо всем, что вы должны знать.
В наших с вами разговорах я была откровенной, когда дело касалось моих отношений с Ангелом, моих душевных переживаний, моих, если можно так выразиться, взглядов на жизнь. (Хочу вам сказать «спасибо», мне было приятно с вами говорить, такой собеседник не часто встречается.)
И хотя я вправду была откровенной, все-таки кое-что важное я скрыла, а если честно признаться, даже соврала. Не хочу оправдываться, скажу только, что мне захотелось смыть с себя обвинения – ведь после всего, что случилось, я могла себя обвинять (да и любой человек меня бы обвинил) в том, что Ангел решил покончить с собой… И потому вместо того, чтобы рассказать все, как было в тот вечер, я выдумала вариант, который меня во многом оправдывал, и даже сама почти поверила в то, что так все и было.
С отвращением начинаю свой рассказ. На самом деле мы уехали с Красеном Биляловым в Стара-Загору не после обеда, а гораздо позднее, где-то в половине одиннадцатого. Как вы сами догадываетесь, встреча с Ангелом у меня все-таки была. Мы не виделись с лета, и согласилась я на эту встречу только потому, что в этот вечер должна была уехать. Конечно, я хотела быть до конца твердой с Ангелом, но не надеялась на себя, боялась, что уступлю его просьбам. А тут поневоле встреча должна была быть короткой, у него не было никакой возможности добиться своего, даже если б я и размякла, потому что Красен должен был зайти за мной в восемь часов.
Чувствую, что не смогу рассказать все обстоятельно. У меня на это просто духу не хватит. Спешу изо
