Из съедобной пернатой дичи тут есть дикие индюшки, гуси, утки, что-то похожее на цесарок, куропатки, перепелки, голуби, лесные курочки и кулики. На этих птиц, за исключением самых крупных, в наших местах никто не охотился, так как выстрел обходился гораздо дороже добычи.
Из остальных парагвайских птиц стоит упомянуть фламинго (но в таких сухих местах, как выше, их не было) и по несколько видов орлов, цапель, сов, кардиналов, дятлов и очень красивых колибри. Было и много других, совершенно мне незнакомых.
Пикник на реке
Вопреки всем бодрящим прогнозам колонизаторов, март оказался таким же знойным, как и предыдущие месяцы, но в начале апреля жара заметно уменьшилась и вскоре настала ровная и приятная солнечная погода.
Ночами температура падала до 4–5 °C и мы, за полгода совершенно отвыкнув от таких холодов, наваливали на себя все, что могло быть использовано для укрывания. Однако, через час после восхода солнца уже можно было ходить в одних трусиках и чувствовать себя, как летом в Европе. В мае исчезли и последние комары, не выдержав очевидно, холодных, ночей.
Такая благодать, изредка нарушаемая сильнейшими, но непродолжительными дождями, держалась почти четыре месяца — это парагвайская осень, самое лучшее время года. Зима же от нее отличается только частыми и резкими колебаниями температуры. В течение одного дня она иногда меняется несколько раз, в пределах от десяти до тридцати пяти градусов, а ночью часто падает до нуля.
В связи с такой счастливой переменой, у всех проснулся интерес к окружающему и мы, в меру возможностей, старались приятно использовать передышку, предоставленную нам тропическим климатом. Участились верховые поездки, прогулки и охоты. Кто-то отыскал более короткий и удобный путь на Ипанэ и проведя ночь у реки, возвратился, полный восторженных впечатлений, никакими насекомыми не искусанный и даже с хорошим уловом рыбы. Как следствие этого, в одну из ближайших суббот туда была организованна целая экспедиция, в состав которой вошло человек десять мужчин и несколько дам. В понедельник был праздник, что давало возможность провести на берегу почти три дня.
Все, у кого не было собственных лошадей, заблаговременно раздобыли их у соседей. Нужно сказать, что это было несравненно легче, чем выпросить колхозных коней у Керманова, хотя бы они и стояли в это время без дела. Разговор в таких случаях бывал короткий и однотипный:
— С какой это стати лошадь возьмете вы, а не кто-нибудь другой?
— Да ведь другим она сейчас не нужна и ее никто не просит.
— Ну, вот и вы не просите. Надо равняться по большинству.
Дамы спешно стряпали на кухне пирожки, котлеты и прочие походные яства. Мужчины деловито запасались питиями, с таким, конечно, расчетом, что «пусть лучше останется, чем не хватит».
— Безумцы! Как будто в подобных случаях когда-нибудь что-то оставалось! — ворчал Полякевич, красноречиво настаивая на необходимости прихватить «еще пару бутылок».
Наконец, все было готово и упаковано, кони оседланы, вьюки и скатки приторочены к седлам, и вся компания, напутствуемая остающимися, выехала за ворота.
День уже заметно клонился к вечеру. Наша кавалькада, вытянувшаяся гуськом по Красной Кампе, являла собой живописное зрелище, то целиком вырисовываясь на фоне уже заалевшего неба, то исчезая в высокой траве, из которой виднелись только разноцветные рубахи, стволы ружей, да соломенные шляпы и береты.
Тут уместно будет отметить, что большинство русских, отправляющихся из Европы в Южную Америку, думают, что здесь всякий живущий на кампе и претендующий на уважение человек должен одеваться по образцам кинематографических ковбоев или африканских плантаторов. Наиболее предусмотрительные привозят с собой широкополые ковбойские шляпы, колониальные пробковые шлемы и т. п. Здесь на таких стиляг смотрят с недоумением и, вероятно, думают, что так люди одеваются в Европе. А на шлемы даже обижаются: «Помилуйте, у нас не колония, а свободная страна!».
Сами парагвайцы в своей внешности решительно ничего кинематографического не имеют и самым популярным головным убором тут служит обыкновенная фетровая шляпа, обычно черная. Только в случае исключительной бедности она заменяется соломенной, но без всяких претензий на ковбойские фасоны. Таким образом, максимум экстравагантности в костюме, которую можно себе позволить, не рискуя показаться смешным, это «рыцарские» шпоры на сапогах, да запорожской ширины шаровары. В холодные дни уместно дополнить этот наряд парагвайским плащом «пончо», красного цвета[20] и вне зависимости от погоды, огнестрельным оружием.
Было уже почти темно, когда приблизившись к опушке прибрежного леса и с трудом отыскав тропинку-туннель, мы погрузились в полнейший мрак зарослей, по которым предстояло ехать еще километра два. Не было видно даже поднесенной к собственному носу руки, лошади спотыкались о корни деревьев, всадников хлестали по лицам невидимые ветви, наконец переднего едва не вырвала из седла висевшая через дорогу лиана. Пришлось спешиться. Взяв коней под уздцы и перекликаясь, мы ощупью пробирались сквозь сельву. Через полчаса впереди немного посветлело и один за другим все вышли на поросшую травой и редкими деревьями поляну.
В двадцати шагах от нас виднелась темная поверхность реки, в которой, как в черном зеркале, отражались звезды. Противоположный берег был довольно высок, на нем дыбилась уходившая в небо стена леса, а у подножья, будто взрывами выброшенные из воды, вздымались отдельные, но от того еще более величавые и пышные кусты бамбука. Место было так первобытно красиво, что мы, в соответствии с обстановкой, по-дикарски выразили свой восторг громкими криками и пальбой в воздух.
Вскоре лагерь был разбит, кони расседланы и стреножены, им тут было вволю травы. В нескольких шагах от реки, под шатром огромного дерева, с которого змеями свешивались лианы, пылал большой костер. Вокруг него, на разостланных одеялах и попонах, расположилась вся наша компания. Некоторые уже успели и выкупаться. Дамы вытаскивали из вьюков свертки с провизией и сервировали «стол». На ветку соседнего дерева бесшумно опустилась довольно крупная сова и уставилась на нас немигающими круглыми глазами.
В груди нарастало чувство какое-то безотчетного удовлетворения, почти счастья. И даже не верилось, что где-то есть большие города, шумные улицы, электрические фонари, стремительно мчащиеся автомобили… Все это — по ту сторону стены, которую цивилизация воздвигла между человеком и природой, а по эту, по нашу сторону — дикий лес, затерянная в дебрях река, тишина, простор и истинная, а не запрограммированная политиками свобода, — не это ли для человека самое нужное и ценное? В такие минуты Парагвай казался мне прекрасным, и сердце отказывалось верить, что я его когда-нибудь по доброй воле покину.
За едой, выпивкой и веселой болтовней время летело незаметно и некоторые уже начали поклевывать носами. В минуту наступившей тишины на противоположном берегу явственно прозвучал треск валежника и шум раздвигаемых зарослей. Мы насторожились. Через некоторое время шум послышался снова. Было очевидно, что какое-то крупное животное ворочается в чаще, возле самой воды, в каких- нибудь ста метрах от нас. Правый берег Ипанэ, от которого на десятки верст тянется непроходимая сельва, совершенно необитаем, там не могло быть ни человека, ни коровы.
— Тапир, — шепотом сказал кто-то.
— Может быть и ягуар, — добавил другой.
Взяв заряженный карабин, я взвел курок, подошел к самой кромке берега и приготовился стрелять с колена, как только зашевелятся кусты, до которых достигал свет нашего костра. Прошла минута напряженной тишины, снова послышался треск, — я прицелился и вдруг прямо против мушки моего карабина вспыхнула спичка! Я едва успел удержать палец, уже давивший на спуск.
— Какой черт там лазит? — заорало сразу несколько голосов.
— Да не черт, а я, — откликнулся с того берега ленивый голос Яцевича.
— Какая нелегкая тебя туда занесла?
— Хотел вам сюрприз устроить, разложить здесь наверху костер, да пока переплывал реку спички
