— А ты сам? Ты еще не дедушка? — смеется Вернер, и смех его напоминает кашель разъяренного медведя гризли.
— Конечно же дедушка — его наверняка успели осчастливить, — смеется Рената вместе со всеми. — Только он никак не хочет признать этого.
Вернер набивает трубку. Причем у хозяев складывается впечатление, что на это у него уходит четверть фунта табаку. А табачок у него все тот же — «Виргиния» с добавкой мяты. Чтобы поддерживать его свежим, Вернер кладет в табак размоченную черносливину.
— Рената, — говорит Йохен, — сними занавески, чтобы не прокоптились.
— Запомни, новоиспеченный старикашка, — произносит Вернер, — только тот, кто не думает о своем возрасте, остается молодым.
— Прекратите же, наконец! Как двое маленьких детей! — перебивает их Рената, убирая со стола посуду.
Вернер откидывается на спинку кресла и окутывает себя дымом:
— Что значит «пенсионер» применительно ко мне? В архиве знаешь как приходится вертеться? О-го- го!
— Предания старины, — вновь язвит Йохен. — Зачем их ворошить? Может, только затем, чтобы тебе было чем заняться?
Вернер выпускает кольца дыма к лучам света, падающим от торшера:
— На этих преданиях учатся молодые чекисты, мой милый. В том числе и на твоей истории. — В его низком голосе вдруг звучат резкие нотки — с их помощью он всегда давал понять, что все имеет границы.
— Будь по-твоему, — соглашается Йохен. — Раз уж они выпали на нашу долю, эти предания старины…
Рената молча кладет на стол доску для игры в го и коробочку из-под сигар, в которой лежат фишки, и собирается уйти.
— Минутку! — задерживает ее Вернер. — Йохен, покажи-ка это одиозное письмо!
Йохен достает письмо. Вернер спрашивает, обращаясь не к нему, а к Ренате:
— Итак, что ты думаешь обо всем этом?
Та в нерешительности смотрит на мужа:
— Да я его, собственно, и не читала.
Она садится, медленно разворачивает письмо, поднося его к торшеру. Вернер обнаруживает, что в ее светлых волосах все еще нет ни одной белой нити. И читает она без очков. Ее лицо, всегда такое оживленное, сейчас неподвижно.
— Действительно, все кажется вполне безобидным, — говорит она. — Может, Йохен и прав.
Вернер качает головой:
— Он не считает его таким уж безобидным. Зачем бы иначе он позвал меня?
— А может, это было средство заманить тебя, чтобы поиграть с тобой в го, — говорит Йохен Неблинг. — Прочти-ка сначала сам.
Вернер читает письмо. На лице его при этом ничего не отражается. Он явно не торопится, а Йохен не выдерживает:
— Довольно странно, не правда ли? Что бы это все могло означать?
Вернер ухмыляется:
— Для начала нужно бы почитать о том, как красный дракон борется с ветром.
Рената задумывается:
— Может, навести справки в государственной библиотеке — выяснить, действительно ли эта Виола обращалась туда или это только выдумки?
— Конечно же нет, девочка моя! Подождем немного. — Вернер пододвигает к себе доску для игры в го. Кажется, письмо его больше не интересует. Он снимает крышку с коробки, берет пару фишек и в радостном предвкушении игры со стуком перебрасывает их из ладони в ладонь: — Итак, малыш, загадаем: черные или белые?
— Ты должен был сказать: «широ или киро»! — смеется Йохен. — Уже все позабыл? Тогда тебе долго придется ждать «шо-дан». Сколько «коми» мне дать тебе? Но от моего «хазами» тебе все равно не уйти.
— О-ох, — стонет Вернер. — Прекрати, ради бога. Я никогда не мог запомнить этих терминов. Давай играть в го, но только не по-японски.
— В конце концов, я выучил все это по твоему приказу, — развлекаясь, продолжал Йохен. — «Шо- дан» — значит «первый класс мастерства», «коми» — фишки, даваемые в фору, а «хазами» — мой знаменитый захват в клещи. Что бы ты хотел еще узнать?
— Бери же наконец свои фишки! — Вернер чувствует, что его окончательно доконали. — У тебя память как у древнего японского божка. Помнишь все, что я когда-то тебе вдалбливал. Я же забыл все начисто.
— Я ведь тогда тренировался. Янки был просто помешан на этой игре. — Йохен ставит на доску первую фишку. — Хотел бы я знать, что с ним стало.
Вернер механически зажигает потухшую трубку:
— Доктор… доктор Дэвид Баум… Этого мы, пожалуй, никогда не узнаем. События шестьдесят первого[16] были для них подобны взрыву. И все они сразу словно растворились, в том числе и доктор Баум.
— Не забывай, что как раз с ним мы еще некоторое время поддерживали контакт.
— Через старого Вацека… Да, припоминаю: букинистический магазин Вацека, эстакада городской железной дороги у площади Савиньи. Был ли Баум просто одним из покупателей или же он был членом обменного читательского фонда, организованного Вацеком? Черт побери, как давно все это было! Стоит ли копаться в старых документах?
— Баум был членом этого фонда и платил взносы. Фонд имел статус самодеятельной организации.
— Да, мы тогда застигли их врасплох. Что оставалось им делать после краха, который они потерпели 13 августа, как только произвести генеральную уборку на корабле. Вашингтон потребовал решительных действий. И тогда они провели в резидентуре чистку: повыгоняли всех — от начальника до уборщицы. Устроили этакое проветривание по линии кадров. Подвергли экзекуции виновных. Возможно, мы возлагали на Баума слишком большие надежды, а может, ему в последний момент не хватило мужества.
— Ты ведь не знал его.
— Лично нет, это верно. Но объективное представление о нем я составил — по твоим докладам!
Рената оставляет их одних. На столе лежит странное письмо, из-за которого они и встретились. Йохен протягивает его Вернеру:
— На, возьми.
— Зачем?
— Вернер, не обманывай ни меня, ни себя! Ты ведь и сам надеешься, что за этим письмом скрывается нечто большее, чем сентиментальное желание встретиться с родственником. Это твое дело — подумать и решить, что делать дальше. Сидеть просто так, сложа руки, невыносимо. Существуют старые мосты, и иногда не грех попробовать, можно ли еще по ним ходить.
— Знаешь, старика Вацека уже нет в живых. А мы смогли лишь послать букет цветов на его могилу.
Йохен задумчиво смотрит на игральную доску и пересыпает фишки из одной ладони в другую. Наконец и Вернер ставит первую фишку. Постепенно, потихоньку старинная игра захватывает их. Маленькие, напоминающие по форме чечевицу фишки выстраиваются на доске в цепочки, образуют, подчиняясь законам борьбы, своеобразные геометрически упорядоченные орнаменты. Вернер хоть и забыл японские термины, но искусно разыгрывает дебют и, как в былые времена, энергично ведет борьбу во всех четырех углах доски. Йохен пытается провести «озару тоби» (большой обезьяний прыжок), но Вернеру, который хоть и не знает, как называется этот маневр, удается «такефу» (бамбуковое сплетение, предоставляющее «свободы» и территорию).
