могущественным противником, финансовые источники которого были неисчерпаемы и который использовал теперь более тонкий инструментарий, стремясь за наш счет расширить для себя оперативный простор.
Именно в этом плане следовало рассматривать лежавшее передо мной на столе дело с надписью: «Неблинг Йохен». Все обстоятельства дела указывали на то, что в данном случае речь шла о . целенаправленной вербовке. В автобиографии паренька не было ни пятнышка: пролетарское происхождение, прочное социальное положение, участие в общественной жизни, успешная учеба в вузе. Одним словом, подрастал и набирался сил специалист, имевший ценность не только для рабоче- крестьянской власти. Конечно, он пока еще не был крупной рыбкой, но при хорошей подкормке вполне мог ею стать. Знали ли они, что предприятие, которое послало его на учебу в институт после окончания производственного обучения на электрика и на которое он возвратился для прохождения производственной практики, теперь участвует в техническом оснащении Национальной народной армии?
Из скупых протокольных записей пограничников можно было вычитать, что первый осторожный контакт в пивном баре его тетки не был случайным, а осуществлялся по тщательно разработанному сценарию. Было потрачено немало времени, чтобы перехватить его и втянуть в разговор там, где он появлялся пусть не часто, но все же регулярно. О самом парне в протоколе говорилось немногое. По всей видимости, в ту ночь он находился под сильным воздействием алкоголя. Однако ответы его отличались логичностью, ясностью и прямотой и, можно сказать, носили следы поспешности, как будто он хотел сбросить с себя некий груз. Я приготовился к встрече с молодым человеком честолюбивым, импульсивным, способным на импровизацию, который знал, чего он хочет и с кем он. А фамилия! Неужто его отец…
Я посмотрел на часы — пора! — и попросил пригласить его в комнату. Выглядел он как-то неприметно, да и возраст его казался неопределенным. Ему можно было дать и двадцать, и тридцать.
— Добрый день, — произнес он с вежливой сдержанностью.
Его голос был обычной громкости и обычного тембра. Это очень подходило к его среднему росту и русым волосам. Он выглядел серьезным, но казалось, готов был улыбнуться в любую минуту. В самый подходящий момент, чтобы не показаться ни фамильярным, ни заискивающим, он сел на стул, поставленный для него перед моим столом. При этом он еще раз обернулся и убедился, что дверь закрыта и за его спиной никого нет. Меня он оглядел быстро и незаметно. При взгляде на коллекцию трубок на моем столе вокруг его рта появилась едва уловимая ироническая усмешка, но глаза остались холодными. Когда я спросил, не будет ли он возражать, если нашу беседу запишут на магнитофон, он кивнул так, будто хотел сказать, что, во- первых, не питает иллюзий в отношении того, что его ждет, а во-вторых, не хочет давать повода, чтобы я строил иллюзии в отношении того, чего следует ждать от него.
Наш разговор можно достаточно точно воспроизвести с помощью доступных мне архивных документов.
Я не был уверен в том, насколько уместно отклоняться от нашей темы. Здесь я, скорее, больше следовал движению собственной души, нежели использовал точно рассчитанный психологический прием. Мое участие ни в коей мере не было наигранным, и он, должно быть, заметил это.
Сейчас, читая протокол, я вспоминаю, что в этом месте я не смог сдержать улыбку, но так и не понял, заметил он это или нет.
