столице. Два года назад адвокат и заведующий его бюро бежали из республики, прихватив важные документы, и сразу же, использовав вместо пая список известных им в ГДР лиц, вступили в организацию Мампе. Некоторые из их бывших клиентов в ГДР состоят теперь там в разряде потенциальных клиентов. Четыре раза они нелегально провозили людей через границу. И во всех четырех случаях по автостраде на Треллеборг. Предположительно, Гейдрих, он же Вагенфюрер, вооружен… — И после короткой паузы Холле саркастически добавляет: — К сожалению, неизвестно, играет ли он в го.
Вернер не реагирует на подначку.
— Черт возьми! — восклицает он в ответ на вопрошающий взгляд Холле. — Такой материал в архиве не получишь и в служебном кабинете не найдешь. Видно, твои коллеги постарались ради тебя и достали сведения из первоисточника. Смотри, парень, не зазнайся! Не иначе как кто-то в Западном Берлине из занимающих высокой пост пооткровенничал.
Эрхард Холле воспринимает слова Вернера как бестактность, но все же чувствует себя польщенным.
— Так оно и есть, — подтверждает он. — Выяснилось и еще кое-что. В той же транспортной фирме, куда устроился Вагенфюрер, он же Гейдрих, работает некий Шмельцер. Связан ли он с Вагенфюрером — неизвестно, но одно обстоятельство должно нас заинтересовать. Этот Шмельцер — постоянный посетитель кабака под названием «У Лотты», который находится в Шарлоттенбурге[38] , где-то у Штутгартерплац. Там встречаются боксеры и кетчисты. Говорят, что, перед тем как перейти к Мампе, Шмельцер был менеджером нескольких кетчистов.
— Не понимаю, — говорит Вернер. — В случае с убийством на автостраде использовались наркотики, а не удары ребром ладони и удушающие захваты.
Эрхард Холле торжествующе ухмыляется:
— Дорогой мой, ты успел забыть некоторые детали старого дела «Мертвый глаз». Йохен сразу поймет, что я имею в виду. Как звали того старика, который работал за стойкой в баре твоей тетки?
— Эгон. Понимаю, куда ты клонишь. Перед тем он зарабатывал на хлеб в ярмарочных балаганах. А на первых послевоенных турнирах кетчистов в Западном Берлине ему дали прозвище «душитель из Нойкёльна» или что-то в этом духе.
— Верно! А теперь я задаю вопрос: не мог ли доктор Баум использовать эту связь? В этом случае через Эгона он вышел бы на Шмельцера.
— Не исключено, — признает Вернер. — Но с какой целью? Подобная комбинация вполне вероятна, но я не вижу в ней никакого смысла.
Прежде чем ответить, Эрхард Холле с наслаждением выдерживает паузу:
— Возможно, смысл появится, если учесть то обстоятельство, что вот уже в течение некоторого времени Шмельцер числится без вести пропавшим.
— Минуточку, — пытается скрыть свое изумление Вернер, — об этом и речи не было. Информация об исчезновении должна была в соответствии с заведенным порядком оказаться на столе в органах дознания нашей прокуратуры. Однако о розысках пропавшего западноберлинца ты пока что не проронил ни слова. Тут что-то не так!
— Верно! Абсолютно верно! Здесь действительно что-то не так, поскольку вопреки установившейся традиции ходатайство о розыске к нам не поступало. Почему — спрашиваю я. Кто проявляет непонятную сдержанность?
— Да, — кивает Вернер, — у нас появился новый материал для размышления.
По нему видно, что он готов немедленно заняться этим.
— Я думаю над тем, — говорит Йохен Неблинг, — насколько предположение, что человек из фирмы Мампе по фамилии Шмельцер и мертвец у автострады одно и то же лицо, поможет нам выяснить, как там оказались найденные нами две фишки для го. Если же предположить, что между Баумом и Шмельцером существовала связь, это в какой-то мере приближает нас к разгадке.
Вернер откашливается и вновь начинает размахивать своей трубкой:
— Есть еще одно обстоятельство, которое говорит в пользу предположения, что мы обнаружили труп пропавшего: западноберлинская сторона ведет себя так же, как и мы. Мы обнаруживаем труп у транзитной автострады и умалчиваем об этом факте, потому что предполагаем, что за этим скрывается нечто большее, чем кража сберегательной книжки. У них пропал человек, который мог бы оказаться тем, кого мы нашли, но они будто воды в рот набрали. Иначе говоря, они придают этому случаю не меньшее значение, чем мы.
Эрхард Холле нетерпеливо вскакивает:
— Но как это согласуется с другими фактами? Какой мне, к примеру, толк от того, что под мышкой у Вагенфюрера или просто в его автомобиле было оружие? На месте обнаружения трупа не найдено пуль. А что найдено? О, я уже не могу говорить об этом — найдены две фишки для го! Мы вертимся в заколдованном круге.
Вернер обеспокоенно смотрит, как Холле, горя желанием что-то предпринять, надевает и застегивает свое короткое, спортивного покроя пальто.
— Не горячись, — останавливает он его. — Иногда лучше ничего не сделать, чем сделать что-то не то.
Эрхард Холле делает прощальный жест, прикасаясь копчиками пальцев к полям своей маленькой шляпы.
— Это не по мне, — говорит он. В дверях он еще раз оборачивается к Вернеру и Йохену: — Вторая машина — где она? И была ли она вообще? Не будет никакого вреда, если я еще раз все прочешу. А сидеть просто так, сложа руки… Я начну с самого начала. Мне необходимо знать, кто выехал от нас в ту ночь через Треллеборг.
Вернер ухмыляется:
— Классическая схема… Классические вопросы… Не забудь, что их всего семь[39].
20
Напряженный и очень прямой Йохен сидел в углу дивана и спал. Иногда его веки приподнимались, и я видел белые с красными прожилками белки его закатившихся глаз. Света я не зажигал. Неестественно красный отсвет вечернего заката вливался через окно мастерской, расположенной под самой крышей. Я не шевелился, чтобы не разбудить его, и чувствовал, какие усилия ему нужны, чтобы даже во сне сохранять осанку и оставаться начеку.
Внизу, во дворе, захлопнулись тяжелые ворота и заработал мотор. Йохен тотчас открыл глаза, подпер рукой голову и сделал вид, будто все время задумчиво слушал, но, вспомнив, где находится, глуповато улыбнулся и сказал ни к селу ни к городу:
— Что касается меня, то хоть сейчас. — Потом он откинулся назад и положил ноги на стол.
Пусть его. Может, этим он хотел позлить меня? Однако что-что, а уж это никак меня не задевало. Я знал немало фильмов, которые вдалбливали зрителю, что ноги на столе — это символ американского уюта. Так пусть же Йохен почувствует себя в уюте, даже если это уют по-американски! Ему нужно было расслабиться хотя бы на пару часов, и это было главное, а как — не имело значения.
Я встал и по узкой винтообразной лесенке спустился вниз, чтобы заварить на кухне чай. Йохен Неблинг стал другим, и отношения между нами были уже не те, что раньше. Шумела вода в чайнике, а я размышлял над тем, как мне приноровиться к этим изменениям.
Собственно, было логично ожидать, что если изменились обстоятельства, то он станет спокойнее. Я решил проследить за этим и соответствующим образом подготовился, но, когда заметил, как он нервничает, испугался. Он выжимал из себя последние соки, расходуя при этом все свои резервы, и держался лишь благодаря молодости. Однако, учитывая, как тяжело ему давалось умение абстрагироваться от чуждого
