новостями не тогда, когда они происходят, а когда о них официально объявляют. Торжественные собрания были проведены в Москве, а также в других крупных городах, и были транслированы по каналам советского и зарубежного телевидения. Советское радио в своих передачах, рассчитанных как на внутреннюю, так и на внешнюю аудиторию, практически исключило из эфира что-либо еще, кроме сообщений и комментариев, посвященных последнему советскому достижению»[179].
Все это было проявлением уже упоминавшейся «дипломатии спутника», о которой Хрущев уже после того, как был лишен всех государственных и партийных постов, откровенно сказал: «Конечно, мы старались извлечь максимальную политическую пользу из того факта, что первыми запустили ракеты в космос. Мы хотели оказать давление на американских империалистов, а также повлиять на умы наиболее здравомыслящих политиков с тем, чтобы Соединенные Штаты стали бы относиться к нам с большим уважением»[180].
Одним из наиболее ярких проявлений данной дипломатии стал берлинский кризис 1961 г. Вот как описывает в своих мемуарах Сергей Хрущев встречу его отца с Королевым незадолго до августовского обострения ситуации вокруг Германской демократической республики (ГДР):
«На прощание Королев, суеверно постучав по деревянной крышке летнего садового столика, еще раз напомнил, что полет Титова намечен на начало августа[181].
Неожиданно для меня отец не приказал — попросил осуществить запуск не позднее десятого. Обычно он в такие дела старался не вмешиваться. На сей раз он изменил своему правилу.
Королев с готовностью согласился.
– Давайте назначим на седьмое, — улыбаясь, произнес он.
– Ну вот и договорились, — отозвался отец.
Только потом я догадался, почему первая декада августа была для него предпочтительнее второй. В голове у отца запуск Титова увязывался с установлением границы в Берлине, но тогда это была тайна за семью печатями»[182].
Напомним, что установление данной границы было сделано с помощью так называемой «Берлинской стены», отгородившей Западный Берлин от территории ГДР. Начало ее строительства — 13 августа — фактически стало пиком берлинского кризиса 1961 г.
Итак, к лету 1961 г. советско-американские отношения в космосе оказались под влиянием двух главных факторов. С одной стороны, космические достижения СССР продолжали питать стремление Кремля и дальше демонстрировать неоспоримое превосходство советской науки и техники над американской. При таком подходе о каких-либо формах взаимодействия с США в космосе, разумеется, не могло быть и речи.
С другой стороны, общественность в Соединенных Штатах, а также члены конгресса, как от партии республиканцев, так и демократов, начинали все сильнее критиковать Кеннеди за его пассивность перед лицом космических успехов Советского Союза. Успехи эти воспринимались, как явный вызов, брошенный американскому мировому лидерству и безопасности. Тон выступления некоторых конгрессменов в ходе их встречи с Уэббом и другими представителями НАСА на специальной сессии комитета по космосу говорит сам за себя:
«Фултон, штат Пенсильвания:
– Я считаю, что мы находимся в состоянии гонки, и я много раз говорил Вам, господин Уэбб: „Скажите, сколько вам нужно денег, и мы прямо здесь, в этом комитете выделим Вам требуемую сумму…' Я устал от того, что мы все время вторые после Советского Союза. Я хочу быть первым. Я считаю, что это хорошее, мирное соревнование. Я не вижу в нем ничего плохого… Понимаете ли вы, господа, что вы несете ответственность за то, как капиталистическая система выглядит в глазах остального мира с точки зрения ее эффективности и научного прогресса? Понимаете ли вы, господа, что это может оказать влияние на переговоры с Советским Союзом, в частности, по Лаосу?
Конгрессмен Анфусо был еще более прямолинеен:
– Я хочу, чтобы страна провела мобилизацию, как в военное время, потому что мы находимся в состоянии войны. Я хочу, чтобы наши рабочие графики были бы урезаны вдвое. Я хочу, чтобы работа, которую НАСА собирается сделать за 10 лет, была бы сделана за 5. Я хочу, чтобы НАСА наконец-то хоть в чем-нибудь стало первым, как, например, посадка на Луну, что, как я знаю, может быть осуществлено…
Военные параллели Анфусо поддержал и его коллега Кинг:
– Я согласен с тем, что нам нужна собственная программа. Но, кроме того, я очень остро ощущаю, что мы вовлечены в самое настоящее соревнование с русскими. Не вижу, как мы можем его избежать. Линии фронта, я надеюсь — мирные линии фронта, уже проведены. Здесь нет никакого сомнения. Надеюсь, это будет дружественное соревнование, которое таким и останется. Но оно самое настоящее. Как до этого отметил господин Фултон, а также остальные, наш имидж в глазах нашей нации совершенно очевидно зависит от того, как мы выйдем из этого соревнования»[183].
Фиаско в заливе Свиней[184] на Кубе в апреле 1961 г. вынудило Кеннеди обратить особое внимание на свой имидж внутри страны.
Ехидные поздравления с успехом американской технологии, которые направил Хрущев главе Белого дома после майского полета Алана Шепарда, возможно, стали последней каплей, переполнившей чашу терпения президента. Кеннеди стал пересматривать стратегические ориентиры космической политики США[185].
Решение о пилотируемом полете на Луну
Теперь их стало два. Первый и самый главный — восстановить подорванные престиж и самоуважение Америки. Подобная задача могла быть решена только успешным осуществлением какого-либо проекта, который затмил бы советские космические достижения. Причем Кеннеди был готов рассмотреть возможность и «несимметричного» ответа на заатмосферные триумфы СССР. Еще до того, как было принято решение о программе «Аполлон», президент сказал Визнеру: «Если у Вас есть захватывающий воображение проект, осуществить который можно на Земле и от которого было бы больше пользы, скажем, опреснение океана, или что-нибудь такое же драматичное и убеждающее, как освоение космоса, то мы должны сделать это»[186].
Но, судя по всему, ничего более «драматичного и убеждающего», чем проникновение во внеземное пространство, советник Кеннеди не нашел, а потому 14 апреля, через два дня после полета Гагарина (но еще за три недели до первого полета американца в космос), в «кабинетной комнате» Белого дома прошло совещание. Его свидетелем стал Хью Сайди, корреспондент крупнейшей американской печатной корпорации «Тайм-Лайф». В этот день Хайди должен был взять интервью у президента, но тот, вместо того чтобы сделать это с глазу на глаз, пригласил его с собой в «кабинетную комнату», видимо, желая придать как можно большую огласку теме, которая там обсуждалась. А она того стоила. Еше до появления в комнате главы Белого дома там уже находились его советники — Теодор Соренсон и Визнер, «насовцы» Уэбб и Драйден, а также руководитель бюджетного отдела[187] в администрации президента Дэвид Белл, активно обсуждавшие «следующие шаги в космической гонке».
Кеннеди присоединился к дискуссии. Вот как описывает Хайди один из ее эпизодов:
«- Поставим вопрос так, — с нетерпением произнес Кеннеди, — есть ли область, где мы их сможем догнать? Сможем ли мы облететь Луну до них? Сможем ли мы раньше их высадить человека на Луну? Как обстоят дела с «Новой» и «Ровером»?[188] Когда будет готов «Сатурн»? Можем ли мы сделать рывок?
