Должен.
Но у жертвоприношений была и вторая причина.
Он наслаждался ими.
Он блаженствовал от криков и воплей. Он купался в крови — и во власти.
Контролировать все переходы. От жизни к смерти, от смерти к перерождению. Все было в его власти.
Всем повелевал он.
…Он снова взглянул на мальчика, отпрянувшего в страхе еще дальше. Цепь на его ноге тихонько звякнула.
— Ты должен быть польщен, — сказал он. — Тебе выпала большая честь. Ты избранный. Скоро, уже совсем скоро…
И он снова отвернулся.
Он не слышал криков мальчика.
Не слышал криков Пола.
Он просто пошел нарвать цветов.
Фил онемел. Как будто тело его отделилось от мозга, а все нервные окончания в одночасье отмерли. Комната превратилась в длинный, сужающийся в перспективе туннель. Он словно смотрел на свою возлюбленную и на человека, которого считал отцом, не с того конца телескопа.
Чувство это продержалось недолго. Взаимоисключающие эмоции, которые пробудил в нем рассказ Дона, дозрели и наконец рванулись адреналином в кровь; нечто схожее он, должно быть, испытал бы в автокатастрофе.
Он не знал, на кого смотреть, не знал, к кому обратиться. Взгляд его, пометавшись из стороны в сторону, упал на Марину.
— Ты знала? — спросил он.
Адреналин в крови уподобился ножу и резал в самое сердце. Его предали.
— Ты знала?
— Узнала за пару часов до тебя, — сказала Марина, взглядом умоляя простить ее. Меньше всего на свете ей хотелось усугублять его страдания. — Мы с Доном поговорили как раз перед тем, как ехать в больницу. Я сказала, что ты должен знать.
Больше говорить с ней было не о чем. Он понимал, что его одолевают сложные, тонкие эмоции, но справиться с ними в данный момент он не сумел бы. Ему нужны были эмоции простые, грубые. И первой из них оказался гнев.
— Ты знал, — зловещим шепотом процедил он. — Все это время знал… Все эти годы… Всю мою жизнь… Знал и молчал.
Дон опустил глаза, вздохнул.
— Мы думали, так будет лучше… Лучше будет не знать… — устало произнес он.
Фил кивнул, поджав губы.
— Ага. Значит, каждый раз, когда я спрашивал о своих родителях и ты говорил, что ничего не знаешь…
Дон по-прежнему молчал. Ковер на полу полностью завладел его вниманием.
— Каждый раз… Каждый раз ты отговаривал меня. Не надо их искать, твердил ты. Всякий раз. Когда я был моложе…
В глазах Дона читалась боль. Страдания его, по-видимому, ни в чем не уступали страданиям Фила. Его лицо словно окаменело от боли; он силился, но не мог произнести нужные слова.
А Фил продолжал:
— Ты говорил, что я не смогу их найти. Что ты пытался, но они как сквозь землю провалились. Каждый раз… Ты каждый раз обманывал меня, Дон… Врал… И моя сестра… Сестра…
— Тебе лучше было не знать, — сказал Дон, борясь с подступающими слезами.
— Лучше? — Фил горько рассмеялся. — Лучше? А может, я сам должен был решить, как лучше?
Дон промолчал. Губы его мелко подрагивали.
— Ты не согласен? — уже громче спросил Фил.
— Нет. — Дон тоже повысил голос. — Может, если бы это было обычное усыновление… Если такое вообще бывает! Но не в нашем случае, нет…
— Почему?! — Фил сорвался на крик.
— Потому что тебя там не было… Ты не видел того, что видел я…
Дон закрыл лицо рукой, по его щекам текли слезы.
Тишина, оказывается, может оглушать, как разорвавшаяся бомба. Все трое сидели неподвижно. Не смея шелохнуться. Вопросы всплывали, набухали и лопались, не дождавшись ответа…
Но не все.
Фил взглянул на Марину.
— Эти мои кошмары… И рисунки на стене… И клетка… И мужчина в маске… — Кулаки его нервно сжимались и разжимались. — Почему?
— Потому что они были в реальности, — сказала она. Спокойно, доверительно. — Они — часть твоей жизни. Аспекты твоей жизни.
— Но я… Я не знал… Я не мог запомнить…
— Нет. Ты был еще слишком маленьким. Твой разум тогда еще не сформировался окончательно. И если бы тебе повезло, все это прошло бы бесследно. Но настолько чудовищные воспоминания, увы, всегда оставляют отпечаток. Мозг всего лишь блокирует их. Прячет. Подавляет.
Фил кивнул.
— Но почему именно сейчас?
— Как я уже сказала, это чудовищные воспоминания. Сознание их скрыло, но не смогло уничтожить. Потому что это все же
— Понятно…
Голова у Фила шла крутом. Внутри черепа как будто растревожили осиное гнездо. Голос Марины с трудом пробивался сквозь этот шум.
— Ты совсем не помнишь своих родителей?
Фил закрыл глаза, но не мог сосредоточиться из-за постоянного гудения.
— Нет.
— Ну, может, оно и к лучшему. Если ты видел, как их убили… Не стоит спешить воскрешать эту картину в памяти.
Волна гнева постепенно спадала. Но вопросы продолжали жужжать, а голова — болеть от напрасных попыток найти ответы. Фил не знал, что сказать. Не знал, что ему теперь думать. Какой вопрос задать в первую очередь. Дон и Марина молча ждали.
— А мои приступы паники… — наконец сказал он. — Они тоже как-то с этим связаны?
— Скорее всего, — ответила Марина. — Механизм замещения. Ты никогда не пытался совладать с детской травмой, потому что не знал о ней. Подавил ее силой разума. А она ведь никуда не исчезла — и продолжала атаковать тебя, только уже по-другому.
— И профессию ты себе выбрал не самую подходящую, — добавил Дон.
Фил кивнул. По телу разливалась истома, адреналин схлынул. Он вдруг почувствовал страшную усталость, но в голове родился еще один вопрос:
— А как же гостиница? Почему мне показалось, что я уже бывал там?
— Потому что ты действительно там бывал, — сказал Дон. — Точнее, ты там жил. На территории этой гостиницы находился «Сад».
Фил вздохнул, потер лоб. Все трое снова замолчали.
Первым заговорил Дон.
— Прости меня, сынок. Я… я не знал, как будет лучше. Мы с твоей мамой… с Эйлин, — поправился он, — не знали.
