Ветер швырял в окно мертвые листья. Они молча слушали его слабый, отдаленный свист.
— Я вот подумал… — наконец сказал Микки.
— Я тоже. Тут же больше и заняться нечем. Или думай, или смотри боевики по телеку.
— Когда ты поправишься, может… — Он покраснел. — Может, сходим куда-нибудь?
И окно у нее за спиной безраздельно завладело его вниманием на добрых полминуты.
Анни улыбнулась.
— Иными словами, ты приглашаешь меня на свидание?
Микки боялся отвечать сразу Не доверял своему дурацкому языку в таких деликатных вопросах.
— Ага. На свидание, — наконец подтвердил он, на этот раз глядя ей прямо в глаза.
— Да, — с улыбкой сказала она. — С радостью.
Он хотел взять Анни за руку, но вспомнил, что рука у нее забинтована. И ограничился легким прикосновением к плечу.
— Ой, прости.
Оба рассмеялись. Не сводя друг с друга глаз.
Снаружи бушевала непогода.
Но в этой комнате было тепло.
Донна всегда относилась к религии с подозрением. Вот и сейчас, стоя у церкви Святого Джеймса и Святого Павла, норовила развернуться, уйти. Убежать.
Но она обуздала свой страх. Докурила, раздавила окурок. И вошла.
Внутри все оказалось именно так, как она и представляла: полумрак, отполированная древесина, камни, высокие витражи, резной потолок. Вся обстановка призвана была умалить и без того ничтожные заслуги человека. Чтобы маленькие люди почувствовали себя еще меньше.
Дон и Эйлин сидели в последних рядах. Она хотела сесть к ним, но сдержалась. Вдруг они не будут ей рады? Она предпочла скамью подальше. Оттуда, если что, можно и улизнуть незаметно.
Похороны она ненавидела. Пару дней назад хоронили Фэйт. Церемония, конечно, была не такая пышная: ближайшая к дому церквушка, крематорий, потом выпили в «Шекспире». Бена она отправила в школу. Нечего ему делать на этих похоронах. Она видела, как викарий украдкой поглядывает на часы, расхваливая Фэйт, видела, как дешевый деревянный гроб исчезает за шторкой, видела, как едва знакомые люди использовали смерть как лишний повод надраться в стельку.
После церемонии она забрала Бена из школы и повела его в город обедать. И пока он со смехом рассказывал ей, как прошел день, она приняла решение: почтить память Фэйт как полагается. А заодно помочь себе и Бену.
Она огляделась по сторонам. Много копов. Кого-то она узнала, и воспоминания были не самыми приятными. Может, зря она сюда пришла. Впрочем, выбора не оставалось.
Служба между тем шла своим чередом. Свое слово должен был сказать Фил.
Фил ей определенно нравился. Порядочный мужик, порядочный коп. Редкое сочетание.
Он вышел к аналою и неуклюже вытащил из кармана смятую бумажку: рука-то у него была перебинтована.
— Роза Мартин, — начал он, подглядывая в шпаргалку, — когда-то была членом моей команды. Тогда-то я и узнал ее как человека. Она была… — Он запнулся, посмотрел на симпатичную брюнетку, и та одобрительно кивнула. — Она была настоящим полицейским: добросовестная, трудолюбивая, верная своему делу. И мне особенно горько оттого, что она погибла… вот так. Мы с Розой, конечно, порой расходились во мнениях, но всегда оставались по одну сторону баррикад. И она это знала. Когда ей нужен был союзник, когда она нуждалась в помощи, она обратилась ко мне. Мне жаль… — Он устремил взгляд к витражу. — Мне жаль, что ее больше нет с нами. Мне жаль, что я вынужден произносить эти слова здесь, при столь печальных обстоятельствах. Одним словом, я горжусь, что был с ней знаком.
Он еще что-то рассказывал о ее профессиональных свершениях, но Донна его уже не слушала. Это была стандартная болтовня, не имевшая никакого отношения к человеку, которого она знала совсем недолго, — и в то же время, как ни странно, очень близко. Человеку, который умер в ее доме.
«А ведь многое с тех пор изменилось, — подумала Донна. — Очень многое». Она хотела начать новую жизнь. Чтобы больше не торговать своим телом, не вымещать свою злобу на весь мир. Ведь теперь она несла ответственность за Бена. И, получается, за себя саму — ради него. Это был ее долг. Перед ним. Перед Фэйт. Перед собой.
Она записалась в реабилитационную клинику — и впервые за долгие годы была собой довольна. Конечно, путь предстоял неблизкий, но первый — самый трудный — шаг она уже сделала.
К аналою вышел уже другой коп. Донна снова отключила слух. Она отдала дань уважения покойнице, хватит. Можно прошмыгнуть на улицу, никто и не заметит.
И тут она поймала на себе взгляд Дона. Он улыбнулся. Ей не оставалось ничего иного, кроме как улыбнуться в ответ.
«Теперь, конечно, никуда не уйдешь, придется сидеть».
И она слушала болтовню с аналоя, и вставала, и садилась, когда велели вставать и садиться, и пела псалмы — вернее, шевелила губами в такт. И скорбь проникала все глубже ей в сердце. Она не оплакивала Фэйт — нет, она должна была быть сильной ради Бена. Но сейчас, когда она думала о Розе, она горевала. Горевала о женщине, которую ненавидела и которая ненавидела ее. О женщине, которую она уважала, и знала, что это взаимно. О женщине, которая умерла в ее доме.
Донна заплакала. В теле ее как будто открылся невидимый шлюз, и слезы хлынули неодолимым потоком. Она не кричала, не всхлипывала — слезы беззвучно лились из глаз. Она плакала о Розе, о Фэйт, о Бене, о своей пропащей жизни. Плакала в одиночестве, сгорбившись на церковной скамье.
А потом церемония прощания закончилась. Донна хотела выскользнуть незаметно, но не смогла пошевелиться. Сделала глубокий вдох. И еще один. И еще. И почувствовала себя чище. Освободившись от горя, ее душа воспарила.
— Как ты? — спросил Дон, подходя к ней.
Эйлин протянула ей бумажную салфетку.
— Бери, у меня много.
Донна поблагодарила ее.
Из церкви они вышли все вместе.
— Мы сейчас домой, — сказал Дон. — На поминки не останемся.
— Я тоже.
— Может, пойдешь с нами? — предложила Эйлин. — Пообедаем.
Донна вспомнила их дом. Такой теплый. Такой уютный. Искушение было сильным.
«Дон и Донна. Я могла бы быть вашей дочерью…»
Она помотала головой.
— Спасибо, но нет. Мне надо…
«Мне надо учиться самостоятельности. Мне надо сделать так, чтобы в моем собственном доме было так же тепло и уютно, как в вашем».
— Мне надо съездить по делам.
— Хорошо, — сказал Дон. — Но ты всегда желанная гостья. Всегда. У тебя есть наш номер. Звони в любое время.
Донна кивнула.
— Спасибо.
И ушла.
К свету — из тьмы.
Стол был уже накрыт, курица запекалась в духовке, винные бутылки стояли открытые. По воскресеньям кухней заведовал Дон и никого даже близко не подпускал. Все сам. Фил и Марина, сосланные в гостиную, пили вино, пока Эйлин играла с Джозефиной в манеже.
Стереотипная семейная идиллия. Воскресенье. Все счастливы. Но пропорции на этой картинке были нарушены. Все члены этой семьи скрывали, что им пришлось пережить за последнюю пару недель.
