малодушия, решительно подошел к двери и крикнул:
— Сенька! Тишка! Одеваться!
Протирая сонные глаза, в ложницу вбежали холопы, принялись хлопотать вокруг боярина.
— Сенька, беги к тиуну, — застегивая медные пуговицы дорожного кафтана, распорядился Семен Тонильевич. — Передай: сей же час выезжаем!
Тиун ожидал своего господина у крыльца. Тут же стояли военные слуги, назначенные сопровождать боярина. Они кутались в плащи, зябко поеживались от рассветного холода, смотрели невесело.
Ветер посвистывал в резных узорах кровли, развевал полы плащей.
Семен Тонильевич подошел к коню, привычно вдел ногу в стремя. Тиун и комнатные холопы бережно подсадили боярина в седло. Сторожа у ворот суетливо отмыкали тяжелые засовы, откатывали бревна, подпиравшие изнутри воротные створки.
— С богом!
Всадники поехали по пустынной улице. Непросыхающая осенняя грязь чмокала под копытами коней. Со скрипом приотворилась калитка в частоколе. Нечесаный простоволосый посадский выглянул наружу и, заметив боярина с десятком вооруженных всадников, испуганно захлопнул калитку.
Семен Тонильевич обернулся к своему воинству, хотел поторопить спутников. Но те и без боярского понуканья взмахивали плетками, подбадривая коней. Только вот кони были, как на подбор, старые и ленивые. Видно, тиун пожалел хороших лошадей, правильно рассудив, что до берега путь близкий, безопасный. И все же Семену Тонильевичу эта хозяйственность тиуна не понравилась. Да и ратники могли быть помоложе и побойчее…
«Домоседы, слуги вотчинные! — с досадой подумал боярин. — Им бы на печи лежать! Копья как бабьи коромысла на плечах качаются!»
На мгновенье Семен Тонильевич засомневался, не напрасно ли оставил лучших детей сторожить костромской двор, но опять пересилил себя: «Боязлив ты стал, Семен Тонильевич! В родном городе тени боишься! До ладьи ведь рукой подать…»
У воротной башни боярина ждал верный человек. Подбежал, поклонился, прошептал успокаивающе:
— Весь берег обошел. Чужих — никого. Поезжай безопасно, господин!
Тяжелые створки городских ворот распахнулись, пропуская всадников.
Внизу, под береговой кручей, матово поблескивала Волга. Противоположный берег скрывался в рассветном тумане. Порывы ветра гнали по реке невысокие волны. Пахло мокрым деревом, смолой, рыбой — теми привычными речными запахами, без которых нельзя было представить приволжский город.
Семен Тонильевич вдохнул полной грудью бодрящий речной воздух, решительно направил коня к спуску.
Ладья отчалила от берега тихо, без плеска. Негромко поскрипывали уключины весел. Ратники гребли ровно, сильно. Полоска взбаламученной воды между кормой ладьи и берегом становилась все шире. Кормчий уверенно правил поперек теченья, к устью Костромы.
Семен Тонильевич, успокаиваясь, до глаз закутался в теплый суконный плащ.
Резкие порывы ветра разогнали тучи. Над прибрежным лесом показалось солнце — огромное, багрово-красное. Солнечные лучи окрасили волжскую воду в кровавый цвет.
Семен Тонильевич обернулся, чтобы еще раз взглянуть на родной город, и невольно вскрикнул. От костромского берега, нагоняя его, спешили большие черные ладьи. Весла ладей мерно опускались в кровавую воду, отбрасывая назад клочья пены. На палубах блестели кольчуги и острия копий.
Гребцы на ладье Семена Тонильевича налегли на весла.
— И — раз! И — два! — выкрикивал кормчий, торопя гребцов.
Устье Костромы приближалось. Семен Тонильевич подумал, что на извилистой речке его легкой ладье нетрудно будет уйти от больших стругов.
— И — раз! И — два!..
На высоком мысу, возле устья Костромы, вспыхнул костер. Густые клубы дыма поднялись над соснами. Кто-то из ратников испуганно спросил:
— Что за огонь? Зачем?
Но Семену Тонильевичу некогда было задумываться над этим.
Вперед! Только вперед!
Ладья скользнула за мыс, в устье речки. Сразу стало темнее: сосновый лес, стоявший по обоим берегам, заслонял восходящее солнце.
Преследователи отстали. Их судов уже не было видно за поворотом. «Нет, еще не оставила удача костромского волка!» — усмехнулся Семен Тонильевич, вспомнив прозвище, данное ему переяславцем Антонием.
Вдруг гребцы разом бросили весла.
— Что?! Что?! — гневно прокричал боярин.
Кормчий молча указал рукой вперед.
Навстречу, выстроившись поперек речки, медленно приближались еще три большие воинские ладьи. Множество копий поднималось над их черными бортами. А позади, из-за поворота, уже выплывали отставшие было преследователи. На передней ладье, выпрямившись во весь рост, стоял переяславец Фофан.
— К берегу! Правь к берегу! — приказал Семен Тонильевич после краткого колебанья. Кормчий понимающе кивнул: в лесу было спасенье! Только бы добраться до прибрежных кустов, до лесной чащобы! Найти в лесу человека, знающего здешние места, нелегко. А Семен Тонильевич костромские леса знал…
Но судьба оставила боярину только несколько мгновений надежды. Не успел острый нос ладьи коснуться берегового песка, как из-за кустов выбежали переяславские дружинники с копьями наперевес. Их было много — гораздо больше, чем ратников Семена Тонильевича, — и все они были вооружены для боя: в кольчугах, островерхих шлемах, со щитами.
Боярин Антоний предусмотрел все, даже возможную попытку Семена Тонильевича бежать в лес.
Семен Тонильевич плохо помнил, что было дальше.
Кажется, его люди сразу же побросали оружие и столпились на корме, подняв руки. Сам боярин выхватил меч и бросился на переяславцев. Он не ждал пощады и искал почетной смерти в бою.
Дружинники оттеснили Семена Тонильевича от ладьи и окружили. Семен Тонильевич остервенело крутился в железном кольце, бросался грудью на острия копий, но смерть не находила его. Переяславцы исполняли строгий наказ боярина Антония: брать костромского волка живьем…
Растолкав плечами дружинников, в круг вошел новгородец Акимка. Он держал перед собой сеть, сплетенную из крепких просмоленных веревок.
Семен Тонильевич метнулся навстречу, пытаясь достать нового противника мечом, но Акимка проворно отскочил в сторону и набросил на него сеть. Костромской боярин упал, беспомощный и безоружный. Дружинники навалились на него, скрутили руки за спиной и понесли через кусты к лесу.
Так, на плечах переяславских дружинников, проделал Семен Тонильевич свой последний путь, и путь этот оказался недолгим: от берега реки до избы звероловов, где ждали пленника Антоний и Фофан.
Дружинники внесли Семена Тонильевича в избу, осторожно положили на неровный щелястый пол. Акимка разрезал ножом сеть, опутавшую боярина, грубым рывком поставил его на ноги.
— Вот он, вражина!
В избе было темно. Нещедрый утренний свет, пробивавшийся через узенькое оконце, едва освещал убогую обстановку: скамьи возле стен, сколоченный из потемневших досок стол, лари с какой-то рухлядью, кадушку и деревянный ковшичек возле нее.
За столом сидели Антоний и Фофан.
Антоний долго молча смотрел на Семена Тонильевича, потом махнул рукой дружинникам:
— Ступайте!
Акимка притворил дверь и прислонился к косяку, не сводя с Семена Тонильевича настороженного, ненавидящего взгляда. В правой руке новгородца зловеще поблескивал широкий прямой нож.
