Пусть руссы свободно уходят!
Русские ладьи, выплывавшие из-за островов, словно в нерешительности сгрудились посередине реки. Гребцы едва шевелили веслами, только чтобы суда не сносило течением.
Царь Петр, одетый, как для торжественного приема, в пышную мантию, пурпурную царскую шапку, вышитую золотом и осыпанную жемчугом, и красные сандалии, снисходительно бросил Георгию Сурсувулу:
— Теперь руссы повернут обратно или сойдут на другой берег. Ни один благоразумный полководец не решится высаживаться на виду у неприятельского войска!
Седобородый Сурсувул важно кивнул, соглашаясь. Сказанное царем было очевидно. Высаживаться на берег перед лицом грозного войска неблагоразумно, ни один великий полководец древности так не поступал.
Поэтому сейчас руссы отступят, а потом долгие недели будут посылать через Дунай переодетых лазутчиков и отряды легкой конницы, чтобы найти уязвимое место в обороне царя Петра. Первую сшибку царь Петр выиграл по всем правилам военного искусства!
Но предугадать неожиданности войны можно лишь тогда, когда оба противника руководствуются одинаковыми правилами. Князь Святослав был достаточно осведомлен о византийской тактике, но он хорошо запомнил мудрые слова, когда-то сказанные его матерью Ольгой: 'Удивить — значит победить!'
Если по византийским правилам войны, которым, как говорили верные люди, царь Петр верит неукоснительно, судовой рати руссов следовало бы отступить, значит, нужно сделать наоборот!
И князь Святослав приказал высаживаться на берег. Недоумение знатока правил византийской тактики Калокира только укрепило уверенность Святослава в правильности решения.
Ладьи врезались острыми носами в песчаный берег. Руссы выбегали на луг и тотчас выстраивались рядами, составляя из щитов неодолимую стену.
Под ее прикрытием, в безопасности от стрел и дротиков, вставали другие воины. Русский строй увеличивался на глазах, становился глубоким и плотным, как македонская фаланга.
Когда опомнившийся Петр двинул вперед болярскую конницу, всадники даже не доскакали до линии красных русских щитов и принялись заворачивать коней. Тогда вперед пошли сами руссы — тяжелым мерным шагом, от которого, казалось, вздрагивает земля. Не то стон, не то горестный тысячеголосый вздох пронесся над полем битвы: руссы сошлись с пехотой царя Петра и начали теснить ее. А через Дунай спешили к месту битвы большие плоты с конницей. Царь Петр с ужасом понял, что если всадники князя Святослава успеют окружить войско, то это будет не просто поражение, это будет конец — погибнут все, кого он так опрометчиво привел на дунайский берег…
Царь Петр приказал трубачам подать сигнал к отступлению.
Но они опоздали, эти багроволицые, надменные царские трубачи в нарядных кафтанах, с серебряными трубами. Бегство началось раньше, чем они поднесли трубы к губам.
Нахлестывая коней, уносились прочь болярские дружины. Врассыпную бежали ополченцы, бросая в траву копья. Царские телохранители посадили своего повелителя в крытую повозку, запряженную четверкой сильных коней, и быстро повезли через толпу обезумевших, отчаянно вопящих людей к доростольской дороге.
Бегущих преследовали печенеги на лохматых низкорослых лошадках. А руссы, вложив мечи в ножны, вернулись к своим ладьям.
Князь Святослав медленно пошел по лугу, время от времени поднимая руку в железной рукавице — отвечал на приветствия дружинников. Постоял с непокрытой головой возле павших, что лежали рядком возле самой воды, закрытые до подбородков плащами.
Не было после ни тризны, ни почестного пира — князь приказал садиться в ладьи. Отпущенные болгарские пленники, боязливо оглядываясь на свирепых печенегов, толпой побежали к лесу. Они уносили с собой не только удивление перед неодолимой силой руссов, но и обнадеживающие слова князя Святослава:
'Расскажите всем, что воюю не с болгарами, которые суть тоже славянского корня, но с царем Петром и его советниками!'
Слова эти многое объясняют.
Восемьдесят крепостей построил когда-то римский император Юстиниан, чтобы обезопасить свою дунайскую провинцию Мизию. Стояли эти крепости вдоль всей реки и в отдалении от нее, на перекрестках больших дорог.
Простояли они почти половину тысячелетия, устрашая врагов.
Все восемьдесят крепостей на Дунае и в задунайских землях взял князь Святослав за лето и осень 968 года, поражая врагов и союзников стремительностью переходов, яростью скоротечных приступов. И… неожиданным милосердием!
Победное шествие князя Святослава по болгарской земле не сопровождалось убийствами, грабежами и разрушением городов. Обосновавшись в Переяславце, князь Святослав был готов принять вассальные обязательства болгарских кметей и боляр, оставить в неприкосновенности внутренние порядки страны, чтобы продолжать совместную войну со злейшим врагом русских и болгар — с Византийской империей.
Однако именно такой оборот дела меньше всего устраивал Никифора Фоку.
Император не без оснований полагал, что теперь главное — удалить князя Святослава из Болгарии. Царь Петр был бы рад помочь в этом, но оказался бессилен. От него отшатнулись собственные подданные. Приходилось думать о безопасности границ империи, и Никифор Фока набирал новые отряды стратиотов, увеличил численность конных полков, приказал расставить метательные орудия на стенах Константинополя. Через Босфор на столбах была протянута тяжелая железная цепь, один конец которой был прикреплен к башне, называемой 'Кентинариос',[30] а другой — к башне Галатской крепости на противоположном берегу пролива. Подобных оборонительных мероприятий не помнили в византийской столице.
Старый паракимомен евнух Василий, в свое время немало способствовавший воцарению полководца Никифора Фоки, еще раз доказал свою полезность и верность. Люди паракимомена Василия пробрались в степи между Доном и Днепром и уговорили тамошних печенежских вождей напасть на Киев.
Сколько золота и драгоценных тканей они передали вождям в уплату за поход, знал только евнух Василий, принявший на себя посольские расходы. Он мог это сделать, потому что богатства, полученные от нескольких императоров, все равно невозможно было растратить за одну жизнь, так они были велики.
Весной 969 года печенежские орды двинулись на Киев.
Так был зажжен пожар за спиной князя Святослава, вынудивший воинственного князя приостановить победоносное шествие к византийским границам и поспешить на выручку собственной столицы.
Глава 4
Над степью летели стяги — багряные и голубые, туго вытянутые встречным ветром. Сотня за сотней, как полноводная река, катилась дружинная конница по теплой и влажной земле, легко и неслышно. Вои в остроконечных шлемах вели в поводу запасных коней. Размашистой рысью бежали вьючные лошади, и трудно было разобрать, где кончается дружинный строй, а где начинаются обозы — и там и тут одинаково быстрыми были всадники и кони, только впереди на одного всадника приходилось два коня, а во вьючном обозе — десять.
Уже сам по себе этот стремительный бросок через степи был подвигом, на который способно лишь закаленное в дальних походах войско. В один дневной переход князя Святослава легко укладывалось по три обычных перехода,[31] но князь продолжал торопить воевод. Его подгоняли тревожные и укоризненные слова киевских вечников: «Ты, княже, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою землю покинул. А нас чуть не взяли печенеги. Если не придешь и не защитишь, то возьмут нас. Неужели тебе не жаль отчины, старой матери, детей своих?»
Правда, как понял Святослав из рассказа гонца, непосредственная угроза Киеву почти миновала.
Город, в котором заперлась княгиня Ольга со своими внуками Ярополком, Олегом и Владимиром,
