Говорят, здесь в подвалах даже невольничьи рынки действуют, а власти знают об этом и ничего не делают, потому что тут завязаны большие деньги.
— И ты им помочь ничем не можешь.
— Я залечил язвы от кандалов на их запястьях и лодыжках. Сделал так, чтобы они не страдали от солнцепека. Очистил воду, которую им давали, чтобы они не подцепили заразу.
Тут Артур все-таки сбавил немного тон, хотя продолжал смотреть вызывающе:
— Я никогда не сомневался, что ты человек хороший.
— Здесь и сейчас я только и могу, что быть хорошим. И я не собираюсь платить этому капитану, если рабы поплывут на юг на его пароходе. Невольничье судно моих денег не увидит.
— Он даже не заметит, что их не хватает, денег твоих.
— Еще как заметит! Капитан Ховард по запаху может определить, сколько денег у тебя в кармане.
— Ты-то даже этого не можешь.
— У него по этой части дар, так я думаю. Корабль ведет рулевой, за машиной смотрит механик, колесо, если оно зацепит левый берег, чинит плотник. Почему же тогда капитан — он? Да потому что знает, у кого денежки есть, и умеет их выманить.
— И сколько же он должен увидеть у тебя в кармане?
— Достаточно, чтобы иметь крепкого молодого раба, но недостаточно, чтобы заставить этого самого раба помалкивать.
— Я не твой раб, — насупился Артур Стюарт.
— Я говорил, что не хочу тебя брать на Юг, потому что тогда мне придется делать вид, будто ты моя собственность. Не знаю, что хуже: тебе притворяться рабом, или мне — человеком, который способен владеть рабами.
— Я еду, и точка.
— Это ты так думаешь.
— Ты не должен возражать: ведь ты можешь заставить меня остаться, ежели захочешь.
— Не говори «ежели». Пегги это бесит.
— Ее тут нет. И ты сам все время так говоришь.
— Младшее поколение должно быть лучше предыдущего.
— Значит, ты никуда не годный учитель. Я уж вон сколько лет учусь у тебя творить, а всего-то и научился, что свечки гасить да вызывать трещины на камне.
— У тебя хорошо получается и получалось бы еще лучше — надо только мозги прикладывать.
— Я и прикладываю, аж башка трещит.
— Мне, пожалуй, следовало сказать не «мозги», а «сердце». Дело не в том, чтобы создать свечку, камень или цепи, как в данном случае, — а в том, чтобы заставить их сделать то, что нужно тебе.
— Я ни разу не видел, чтоб ты велел железу погнуться или сухому дереву дать ростки, но они тебя слушаются.
— Да, может статься, ты не видел этого и не слышал, однако я это делаю. Просто вещи откликаются не на слова, а на план в моем сердце.
— По мне, это все равно что желания загадывать.
— Тебе так кажется, потому что ты пока еще сам не научился это делать.
— Я ж говорю, учитель из тебя никудышный.
— Из Пегги тоже — стоит послушать, как ты говоришь.
— Разница в том, что я могу говорить правильно, когда она рядом. А вмятину на жестянке выправить не могу, хоть есть ты рядом, хоть нет.
— Мог бы, если бы постарался.
— Я хочу сесть на этот пароход, — сказал Артур Стюарт.
— Даже если он перевозит рабов?
— Если мы останемся на берегу, он их все равно повезет.
— Да ты идеалист, парень.
— Давай, Творец, поехали. Будешь ухаживать за этими несчастными, пока их не доставят обратно в ад.
Элвин счел насмешку раздражающей, но в общем оправданной.
— Ну что ж, — сказал он. — Мелкие блага кажутся большими, когда у тебя ничего больше нет.
— Тогда иди за билетами. Скоро он отплывет, и нам в это время желательно быть на борту, правильно?
Смесь небрежности и настойчивости в тоне Артура не понравилась Элвину.
— Уж не задумал ли ты освободить этих бедолаг в пути, а? Они тут же попрыгают за борт, а плавать никто из них не умеет, готов поспорить — так что это было бы самым обыкновенным убийством.
— Ничего я такого не задумывал.
— Обещай, что не станешь освобождать их.
— Я и пальцем не шевельну, чтобы им помочь. Когда надо, я умею ожесточать свое сердце — не хуже, чем ты.
— Надеюсь, ты понимаешь, что такие вот слова не доставляют мне удовольствия. Особенно потому, что я их не заслуживаю, как ты тоже должен понимать.
— Ты хочешь сказать, что не надо ожесточать свое сердце, чтобы видеть такие вещи и ничего не делать?
— Если бы я и правда мог ожесточить свое сердце, я стал бы хуже, зато счастливее.
И Элвин направился к будке, где сидел казначей «Королевы Язу». Себе он взял дешевый билет до самой Нуэва-Барселоны, а за Артура заплатил как за слугу. Он злился, что вынужден изображать рабовладельца, но кассир ни о чем не догадался ни по его голосу, ни по лицу. Возможно, все рабовладельцы хоть немного да злы на себя, поэтому Элвин не особенно от них отличался.
Сказать по правде, путешествие по реке радовало и волновало Элвина. Он любил механику, любил все эти шестеренки, рычаги и клапаны, и жаркий, как в кузнице, огонь, и рвущийся из котлов пар. Любил большое гребное колесо, напоминавшее ему отцовскую мельницу, где он вырос, — только здесь колесо толкало воду, а не наоборот. Любил работу стальных частей — вращение, компрессию, движение поршней. Он запустил в машину «жучка» и изучил ее не хуже, чем собственное тело.
Механик хорошо ухаживал за своей машиной, но были веши, которые он знать просто не мог. Трещинки в металле, детали, работающие под избыточным напряжением или трущиеся из-за недостатка смазки. Разобравшись что к чему, Элвин стал обучать металл навыкам самолечения, показывая, как заделывать трещины и смягчать трение. Не прошло и двух часов, как пароход отчалил, а он уже довел паровую машину почти до полного совершенства и дальше ехал спокойно. Он, как и все остальные пассажиры, разгуливал по слегка подрагивающей палубе, а его «жучок» занимался машиной, вникая в каждое движение механизма.
Перестав требовать особого внимания, она отошла на задний план его разума, и Элвин занялся пассажирами.
В первом классе ехали люди денежные, и тут же поблизости размещались их слуги. У других, как у Элвина, хватало средств только на четырехместные каюты второго класса. Их слуги, если таковые имелись, спали под палубой, как и матросы, только в еще более тесном помещении — не потому, что места не хватало, просто команда обиделась бы, будь у них условия такими же, как у черных.
Наконец, были палубные пассажиры, которым даже коек не полагалось, только скамейки. Некоторые из них ехали на короткие расстояния, проводя в пути не более суток, и потому экономили, другие были обыкновенные бедняки; путь их лежал до Фив, до Коринфа и даже до самой Барси, и если они за это время отсиживали себе зады на жестких скамейках, то в их жизни это было не первое и не последнее мытарство.
Элвин, однако, счел своим долгом — тем более что усилий это почти не требовало — как-то приспособить палубные скамейки к сидящим на них задам. Переместить вшей и клопов в каюты первого класса тоже было дело нехитрое. Он рассматривал это как образовательный проект — надо же и насекомым
