— Почему он так думает? — Про себя Элвин отметил, что Артур в точности копирует слова того другого и его акцент.
Раньше Артур Стюарт мог скопировать что угодно, не только человеческие голоса — крики птиц и животных, детский плач, шорох ветра в деревьях и шлепанье башмаков по грязи. Был у него такой дар до того, как Элвин переменил в нем все, даже запах, чтобы ловчие не могли больше найти Артура по обрезкам его ногтей и волос. Перемены коснулись самых глубоких и потаенных уголков Артурова существа и сказались на его одаренности. Тяжело поступать так с ребенком. Благодаря этому Артур сохранил свободу, но Элвин сожалел о цене, которую пришлось за нее отдать.
— Он говорит, что слышал такую речь, когда ездил с хозяином в Мексику.
Элвин глубокомысленно кивнул, хотя понятия не имел, что это может значить.
— Я его спрашиваю, откуда черным ребятам знать мексиканский говор, а он: в Мексике когда-то много черных было.
— И то верно, — сказал Элвин. — Они прогнали испанцев всего пятьдесят лет назад. Думаю, их вдохновил на это Том Джефферсон, освободивший черрики из-под власти короля. К тому времени испанцы должны были ввезти в страну много рабов.
— Ну да. Вот я и спрашиваю: раз в Мексике приносят столько человеческих жертв, почему ж они первым делом не поубивали этих африканских рабов? А кубинец говорит: черные люди грязные, их нельзя скармливать мексиканскому богу. И давай ржать как сумасшедший.
— Пожалуй, в том, что другие считают тебя нечистым, есть некоторое преимущество.
— Многие американские проповедники говорят, что Бог всех людей считает нечистыми духовно.
— Это ложь, Артур Стюарт. Многих проповедников ты слышать никак не мог.
— Я слышал, что так они говорят. Потому-то наш Бог и не признает человеческих жертв. На кой они ему, раз все мы нечистые, как черные, так и белые.
— Однако я не верю, что Бог именно так думает о своих детях. И ты тоже не веришь.
— Мало ли во что я верю. Мы с тобой не всегда думаем одинаково.
— Я счастлив уже оттого, что ты вообще думаешь.
— Это так, хобби. Не основное мое занятие.
Элвин засмеялся, чем Артур остался очень доволен, и принялся рассуждать вслух:
— Итак, у нас есть двадцать пять рабов, происходящих из Мексики. Они следуют вниз по Миззипи на том же пароходе, что и человек, вербующий солдат для вторжения в ту же Мексику. Поразительное совпадение.
— Проводники? — предположил Артур.
— Весьма вероятно. Они, возможно, закованы в цепи по той же причине, по которой ты притворяешься рабом. Чтобы их принимали не за тех, кто они есть на самом деле.
— Или у кого-то хватает ума полагать, что закованные рабы будут хорошо показывать дорогу на неизвестных землях.
— Ты хочешь сказать, что они не такие уж и надежные.
— Может, они не прочь умереть с голоду в пустыне, чтобы прихватить с собой белых рабовладельцев.
Значит, мальчик все-таки понимает, что смерть можно предпочесть рабству. Это хорошо.
— Жаль, что я не говорю по-мексикански, — сказал Элвин. — И ты тоже.
— Да-а.
— Не вижу, как ты сможешь выучить их язык. К ним никого не подпускают.
— Да-а.
— Надеюсь, у тебя не зародился какой-нибудь дурацкий план, о котором ты умалчиваешь.
— Могу и сказать. Я уже договорился, что буду носить им еду и выносить за ними парашу. До рассвета, когда больше никто это делать не рвется.
— Их стерегут круглые сутки. Какты вообще собираешься разговаривать с ними?
— Брось, Элвин. Ты же знаешь, что хоть один из них да говорит по-английски — как иначе они могли бы работать проводниками?
— Или по-испански, а кто-то из белых тоже владеет этим языком. Об этом ты не подумал?
— Я уже попросил кубинца выучить меня испанскому.
Это показалось Элвину явным хвастовством.
— Я отсутствовал всего шесть часов, Артур Стюарт.
— Ну, он ведь не совсем еще меня выучил.
Элвин опять задумался о том, так ли уж сильно пострадал талант, которым Артур обладал в детстве. Выучить язык за шесть часов? Нет, конечно, гарантии, что кубинский раб хорошо владеет испанским — как и английским, впрочем. Но что, если у Артура Стюарта природный дар к языкам? Что, если он был вовсе не имитатором, а мальчиком, от рождения умеющим говорить на любом языке? Элвин слышал о таких людях. Им стоит только услышать чужое наречие, чтобы заговорить на нем, как на родном.
Может быть, этот дар по-настоящему проснулся в Артуре только теперь, когда он становится мужчиной? Элвин даже позавидовал ему и тут же посмеялся над собой. Представить только, чтобы человек с его, Элвина, даром завидовал кому-то другому! Он может сделать камень жидким как вода, воду — прочной как сталь и прозрачной как стекло, может обратить железо в живое золото и при этом жалеет, что не способен овладеть чужим языком с той же легкостью, с какой кошка падает на лапы? Грех неблагодарности, один из многих, за которые его наверняка пошлют в ад.
— Чего ты смеешься? — спросил Артур Стюарт.
— Все время забываю, что ты уже больше не мальчик. Хочу только надеяться, что если тебе понадобится моя помощь — вдруг, скажем, тебя поймают на разговорах с мексиканскими рабами и начнут драть кнутом, — ты сумеешь как-нибудь дать мне знать.
— Очень даже сумею. А если убивец с ножиком, который спит на твоей койке, вдруг начнет плохо себя вести, ты тоже дай знать, что написать на твоей могильной плите.
— Убивец с ножиком?
— Так говорят под палубой. Но ты лучше спроси его сам, он тебе все и расскажет. Ты ведь так поступаешь обычно, правда?
— Угу. Если я что-то хочу знать, то так прямо и спрашиваю.
— И тебя, как правило, не убивают.
— В среднем у меня неплохие результаты, — скромно ответил Элвин.
— Но ты не всегда выясняешь то, что хочешь.
— Зато всегда выясняю что-то полезное. Например, как легко раздражаются некоторые люди.
— Я сказал бы, что у тебя дар на это дело, если б не знал, что у тебя есть другой.
— Бесить людей, да.
— Они начинают злиться, не успеешь ты поздороваться.
— А на тебя вот никто не злится.
— Потому что я симпатичный.
— Ну, не всегда. Хвастовство тоже иногда раздражает.
— Только не моих друзей, — ухмыльнулся Артур.
— Но твоих родных это с ума сводит.
Когда Элвин вернулся к себе, «убивец с ножиком» уже проснулся и вышел куда-то. Элвин подумал, не занять ли ему снова свою койку, но это значило нарываться на драку, и он решил, что дело того не стоит. В каюте четыре койки на двоих — незачем злить попутчика, борясь за одну-единственную.
Засыпая, Элвин, как всегда, отыскал сердечный огонь Пегги и удостоверился, что у нее все хорошо. Ребенок в ней рос как положено, и у него теперь тоже билось сердечко. Не то что во время первой беременности, когда ребенок родился преждевременно и выжить не смог. Теперь Элвину не придется смотреть, как его дитя синеет и задыхается у него на руках, несмотря на отчаянные попытки отца отыскать в маленьком тельце хоть какой-то шанс на жизнь. Что пользы быть седьмым сыном седьмого сына, если единственный, кого ты неспособен исцелить — это твой первенец?
В первые дни после его смерти Элвин и Пегги не отходили друг от друга, но потом она начала отдаляться, избегать его. В конце концов он понял, что она просто боится забеременеть снова. Тогда он
