поговорил с ней, сказал, что от беды не скроешься — многие люди теряют детей, даже тех, что уже подросли немного. Надо пытаться снова и снова, чтобы было чем утешиться при мысли о маленькой могилке.
«Я выросла, глядя на две такие могилки, — сказала она. — И знала, что родители, глядя на меня, видят двух моих сестер, носивших то же самое имя».
«Ты была светлячком и потому знала больше, чем полагается знать ребенку. Наша малышка скорее всего светлячком не станет. Все, что она будет знать, это как мы ее любим и как мы хотели, чтобы она родилась».
Элвин не знал, убедил ли он Пегги или она согласилась снова завести ребенка только ради него. Во время второй беременности она, как и в первый раз, разъезжала по всей стране и боролась за освобождение рабов, стараясь при этом, чтобы оно не привело к войне. Элвин в ее отсутствие оставался в Церкви Вигора и учил желающих началам созидания.
Оставался, пока она не давала ему какого-нибудь поручения. Вот и теперь Пегги отправила его вниз по реке в Нуэва-Барселону, хотя в глубине души ему хотелось побыть дома с ней вместе и позаботиться о ней.
Она, будучи светочем, прекрасно знала, чего он хочет, — стало быть, сама хотела как раз обратного: пожить врозь.
С этим Элвин мог примириться, что не мешало ему отыскивать ее на грани сна и засыпать, лишь когда в нем затеплятся два сердечных огня — ее и ребенка.
Элвин проснулся в темноте, поняв, что происходит что-то неладное. Рядом с ним горел чей-то сердечный огонь, и он слышал тихое дыхание крадущегося к нему человека. Запустив «жучка», он определил, что тот тянется к котомке, которую Элвин обхватил рукой.
Кража? Чертовски глупая затея на борту парохода, если у незнакомца именно это на уме. Разве только он превосходный пловец и способен добраться до берега с тяжелым золотым лемехом.
Нож злоумышленника висел на поясе, и тот пока не собирался его доставать. Элвин, учитывая это, произнес как можно тише:
— Если вы ищете что-нибудь съедобное, дверь с той стороны.
Ох, как подскочило при этом сердце у незнакомца! И первым делом он схватился за нож — это движение, как отметил Элвин, было у него хорошо отработано.
Впрочем, он почти сразу взял себя в руки. Элвин догадывался почему — ночь была темная, и незнакомец полагал, что Элвин видит в темноте не лучше его самого.
— Уж очень вы сильно храпели. Я просто хотел перевернуть вас на другой бок.
Элвин знал, что он врет. Когда Пегги давно уже пожаловалась на его храп, Элвин разобрался, отчего люди храпят, и преобразовал свою носоглотку так, чтобы не производить больше подобного шума. Он взял за правило не пользоваться даром ради собственного блага, но счел, что от храпа нужно избавиться ради других — ему-то это спать не мешало.
Однако он не подал виду и сказал:
— Спасибо. Но сплю я чутко, и если попросить меня повернуться, я тут же послушаюсь. Жена всегда так делает.
И тут незнакомец беззастенчиво признался в своих намерениях:
— Знаете, когда человек так прижимает свою котомку к себе, других так и разбирает поглядеть, что у него там такое.
— Когда я не прижимаю ее к себе, других разбирает не меньше, и гак им куда сподручнее подобраться к ней в темноте и познакомиться с ней поближе.
— Больше, полагаю, вы мне ничего не скажете?
— На вежливый вопрос я всегда готов ответить.
— Но поскольку спрашивать, что лежит у вас в котомке, невежливо, вы не станете отвечать.
— Приятно познакомиться с человеком, знающим толк в хороших манерах.
— Хорошие манеры и нож, который не ломается у черенка, — вот что помогает мне жить в этом мире.
— Мне вполне достаточно хороших манер. А нож ваш мне нравился больше в ту пору, когда еще был напильником.
Незнакомец одним прыжком отскочил к двери, выхватив нож.
— Кто ты и что обо мне знаешь?
— Ровно ничего, сэр. Но я кузнец и вижу, когда нож переделывают из напильника. По мне, это скорее меч, а не нож.
— Я ни разу не доставал нож на этом пароходе.
— Рад это слышать. Но когда вы спали, а я вошел, было светло, и я хорошо рассмотрел ножны у вас на поясе. Нож не бывает таким толстым у основания, и пропорции у него в самый раз для напильника.
— С виду это невозможно определить. Вы что-то слышали. Кто-то распустил свой язык.
— Люди всегда говорят, но не обязательно про вас. Просто я хорошо знаю свое дело, а вы, полагаю, знаете свое. Меня зовут Элвин.
— Элвин Смит,[2] э?
— Мне повезло в жизни: я получил имя. Держу пари, что и у вас оно есть.
Незнакомец усмехнулся и спрятал нож.
— Джим Бови.
— Ваша-то фамилия как будто не от ремесла образована.
— Это шотландское слово. Означает «светловолосый».
— Но у вас волосы темные.
— Ну, первый Бови, ручаюсь, был белокурый викинг. Ему понравилась Шотландия, когда он разбойничал там, вот он и остался.
— Его дух, наверно, возродился в ком-то из потомков, и тот переплыл еще одно море.
— Я сам викинг до мозга костей. Вы правильно угадали насчет ножа. Пару лет назад я присутствовал на дуэли — дело было на окраине Натчеза, около кузницы. Оба промахнулись, и все пошло кувырком — люди, знаете, собрались поглядеть на кровь, а тут такое разочарование. Один парень прострелил мне ногу, и я вроде бы выбыл из борьбы, но тут увидел, что майор Норрис Райт связался с парнишкой наполовину меньше его и наполовину моложе. Это меня так взбесило, что я позабыл про рану, а кровь из меня хлестала, как из резаной свиньи. Но я обезумел, схватил кузнечный напильник и вонзил ему прямо в сердце.
— Для этого большая сила нужна.
— А то! Я ведь не промеж ребер его вогнал, а прямо сквозь ребро. Мы, викинги, обретаем силу великанов, когда нас охватывает безумие боя.
— Ваш нож сделан из того самого напильника, верно?
— Один ножовщик в Филадельфии переделал его для меня.
— Обточил, не перековал.
— Точно.
— Этот нож вам приносит удачу.
— Ну, я не умер пока.
— Да, тут без удачи не обойтись, учитывая вашу привычку подкрадываться к спящим и осматривать их багаж.
Улыбка на лице Бови погасла.
— Что ж поделать, если я такой любопытный.
— Понимаю. У меня тот же порок.
— Теперь ваша очередь.
— Очередь? И что же я должен сделать?
— Рассказать вашу историю.
— Мою? У меня при себе только свежевальный ножик, но он сослужил мне хорошую службу в диких краях.
