Самообладание было нарушено.
Их победил не только голос Анссета, но и усталость. Анссет не пел быстро, поскольку некоторые песни требуют времени. Лишь на четвертый день пения, когда голос его часто срывался от недостатка сил, а иногда опадал до шепота, не имея возможности удерживать мелодию — только тогда привел он их всех на край безумия, где пребывал сам.
В течение одного ужасного часа Ллер и Ррук опасались, что совершили ошибку, что слушатели просто не вынесут того, что делает с ними Анссет, что им будет нанесен такой удар, после которого Певческий Дом уже никогда не оправится.
Но Анссет продолжал петь. Он спел про оздоровляющее влияние песни Эссте, спел о спокойной любви Киарен, мажордома и их семьи; спел о примирении с Рикторсом; спел о годах служения империи, и как он, наконец, полюбил всех тех, кого встретил в жизни.
И он спел им о возвращении домой.
Под самый конец шестого дня его голос умолк, его труд был завершен.
Результаты этого деяния дали почувствовать себя лишь через определенное время. Поначалу все песни во всех Общих Залах и Камерах звучали хуже; все дети сгибались под тяжестью нового дара. Но уже через несколько дней некоторые дети начали вплетать сюжеты из жизни Анссета в собственные песни. Через несколько недель уже все поглотили эту эпопею, этот художественный образ в большей или меньшей степени. Учителя так же воспользовались этим опытом, и все мелодии в залах Певческого Дома обрели новую глубину.
В тот год даже голоса обычных певцов, которые выезжали из Певческого Дома, звучали словно голоса Певчих Птиц. А уж сами Певчие Птицы пели настолько чудесно, так мощно, что во всей империи говорили: «Что-то случилось с Певческим Домом». Люди, которые слышали пение Анссета, когда он был еще ребенком во дворце, иногда вспоминали, где раньше они слышали столь прекрасные песни. «Они поют как Певчая Птица Майкела», — говорили они.
«Никогда бы не подумал, что вновь это услышу, но они поют, словно Певчая Птица Майкела».
11
Когда Анссет спел свою жизнь детям из Певческого Дома, он почувствовал себя так, словно сбросил с себя громадное бремя. Вместе с Ррук он отправился в Высокий Зал и попытался объяснить ей, что сейчас испытывает.
— Я не знал, что желал сделать именно это. Но только лишь затем вернулся домой.
— Знаю, — ответила ему Ррук.
Сейчас он уже не беспокоился Самообладанием. Ррук видела в нем все, всю его жизнь, которую до конца раскрыл на сцене большого зала. Теперь у него уже не было никаких тайн. Потому в течение часа он плакал от облегчения, а потом молча сидел рядом с Ррук еще целый час.
— Что теперь ты желаешь делать? — спросила Ррук. — Ничто уже не вынуждает тебя молчать. Можешь жить здесь, если того желаешь. Можешь делать все, что только за хочешь.
Анссет размышлял, но не очень долго.
— Нет, — сказал он. — Здесь я сделал все, для чего прибыл.
— Ооо. Но ведь что-то осталось? Куда ты отправишься?
— Никуда, — ответил тот. А потом: — Выполнил ли я Труд?
— Да, — ответила Ррук, зная, что одним этим коротким словом позволяет ему умереть.
— Исполнил ли я Труд, достойный этого помещения? — спросил Анссет.
И хотя никто еще перед тем не был удостоен подобной чести, Ррук снова ответила:
— Да.
— Сейчас?
— Да, — ответила она, и когда выходила из комнаты, он уже раскрывал все ставни и впускал вовнутрь холод поздней осени. До нынешнего дня только Песенным Мастерам из Высокого Зала разрешали пору завершения трудов. Но ведь это абсурдно, подумала Ррук, отказывать величайшему из Певчих Птиц в праве на смерть, которое дается другим, значительно меньше заслуживающим подобной чести.
Еще до того, как Ррук пересекла порог, Анссет обратился к ней.
— Ррук.
Та повернулась к нему.
— Ты первая дала мне любовь, — сказал он. — И последняя.
— Они все тебя любят, — заявила Ррук, даже не пытаясь скрыть слезы.
— Возможно, — ответил он на это. — Мне казалось, Ррук, что я умру и исчезну из вселенной. Но, благодаря тебе, все они — мои дети.
Анссет улыбнулся ей, она же, с усилием, вернула ему улыбку, подбежала и обняла в последний раз, как будто бы оба все еще были детьми, а не пожилой женщиной и пожилым мужчиной, которые знали друг друга слишком хорошо и все же — почти не знали. Потом Ррук повернулась и вышла, закрыв за собой дверь. Через три дня холод и голод совершили свое дело. Анссет так сильно желал уйти, что ни на мгновение не поколебался, даже в последние, критические мгновения он не пытался искать тепла под одеялом. Он умер, лежа обнаженным на каменном полу, и Ррук впоследствии подумала, что никогда еще не видела кого-либо, лежащего столь комфортно, несмотря на твердые камни, несмотря на ветер, безжалостно бичующий все тело.
Похороны задержали по причине приезда императора. Родители Эфраима, Киарен и мажордом, приехали первыми. Киарен не плакала, хотя почти сорвалась, когда в тайне призналась Ррук:
— Я знала, что он умрет, но никогда не думала, что уйдет так быстро, что уже никогда его не увижу.
Нарушая очередной обычай — хотя нарушение табу стало уже привычным в Певческом Доме — Эфраим, Киарен и мажордом приняли участие в погребальных торжествах и слушали песни; и никто их не осуждал, когда они не могли сдержать слез во время исполнения Фииммой траурной песни.
Из всех обитателей Певческого Дома лишь Ррук присутствовала при погребении, естественно, не считая Глухих, которые исполняли обязанности могильщиков.
— Этот вид не способствует песням, — сказала она Киарен, стоящей рядом с нею у могилы, — когда кого-то кладут в землю. Земля замыкается над ним так окончательно, навечно…
Две женщины, последние две особы, которые любили Анссета в детстве, стояли, обнявшись, когда Глухие закидывали землю в могилу.
— А знаешь, он ведь не умер, — сказала Киарен. — Люди никогда о нем не забудут. Они всегда будут его.
Но Ррук знала, что всякое воспоминание, даже наиболее важное, когда-нибудь поблекнет, и в конце концов Анссет сделается только именем, затерянным в книгах, изучаемых педантами. Возможно, имя его сохранится в народных преданиях, но легенды исказят до неузнаваемости историю его жизни — рассказы о Певчей Птице Майкела уже и теперь значительно перерастали реальность: они стали более великолепными, благородными, следовательно — не такими болезненными.
Но какая-то частица Анссета выживет. Хотя никто уже не распознает в ней Анссета. Ведь когда певцы и Певчие Птицы покинут Тью и разъедутся по всей галактике, они заберут с собой то, чему научились из голосов обитателей Певческого Дома. И теперь мощное течение в этих голосах станет жизнью Анссета, которую он отдал им неотвратимо, на вечность — вечно сильный, навечно наполненный красотой, болью и надеждой.
Перевод: В.Б. Марченко, 23.01.2011
