Филадельфии и даже не думал пускаться в путешествие. В ту ночь Книга Присловий явилась к нему как живая, он явственно увидел выписанные огненными буквами слова фраз, которые должны войти в нее. Помнится, он не ложился спать, пока свет пробуждающегося солнца не прогнал со страниц пламенеющие строчки. Помнится, старик Бен, который, шаркая и ворча, брел вниз по лестнице, чтоб разжиться завтраком, вдруг остановился и принюхался.
– Дымком тянет, – заметил он. – Надеюсь, Билл, ты не пытался поджечь дом?
– Нет, сэр, – ответил Сказитель. – Но мне явилось видение Книги Присловий, какой ее видит Бог, и всю ночь я заполнял страницы.
– Да ты помешался на видениях, – хмыкнул старик Бен. – Настоящие видения исходят не от Господа – их поставляют затаенные уголки человеческого мозга. Если хочешь, можешь записать это как присловие. Все равно оно чересчур попахивает агностицизмом, чтобы я использовал его в «Альманахе простака Ричарда» 16.
– Взгляните-ка лучше, – предложил Сказитель.
Старик Бен наклонился и увидел, как потухают последние огоньки.
– М-да, никогда не видел, чтобы с буквами проделывали подобные штучки. А ты еще клялся, будто знать не знаешь, что такое волшебство.
– Я действительно не волшебник. Мне послал это Бог.
– Бог или дьявол? Когда тебя окружает слепящий свет, Билл, можешь ли ты с уверенностью утверждать, слава это Господня или адское пламя?
– Не знаю, – пожал плечами Сказитель, смутившись. Тогда он был еще молод, и тридцати ему не было, поэтому он отчасти стеснялся этого великого человека.
– А может, ты сам, отчаянно возжелав правды, предоставил ее себе? – Старик Бен наклонился поближе, чтобы внимательнее изучить страницы Присловий через нижние линзы очков. – Буквы как будто выжжены. Забавно, меня все кличут волшебником, которым я не являюсь, тогда как ты, самый настоящий маг, отказываешься признать свой дар.
– Я пророк. Или – хочу им стать.
– Вот когда хотя б одно из твоих пророчеств исполнится, Билл Блейк, я поверю тебе. Но не раньше.
Все прошлые годы Сказитель искал исполнения хотя бы одного пророчества. Однако стоило ему набрести на что-нибудь похожее, как откуда-то издалека раздавался голос старика Бена, который предлагал альтернативное объяснение и в очередной раз высмеивал уверенность Сказителя, осмелившегося утверждать, будто бы между видениями и реальным миром существует какая-то связь.
– Да никогда видения не обернутся правдой, – усмехался, бывало, старик Бен. – Пригодиться могут, не спорю. Твой ум может раскопать в них какую-нибудь связь. Но
– Тогда почему земля у нас под ногами не расступается? – спросил Сказитель.
– Потому что нам каким-то образом удалось убедить ее не пропускать наших тел. Может, в этом виноват сэр Исаак Ньютон. Уж очень упорный был человек. Люди могут сомневаться в его постулатах сколько угодно, но земля ему верит – вот и держит нас.
Высказав свою гипотезу, старик Бен расхохотался. Для него подобные беседы были не больше чем забавой. Он даже себя не мог заставить поверить в собственный скептицизм.
И вот сейчас, сидя с закрытыми глазами у подножия дерева. Сказитель вновь пустился на поиски связи, увязывая историю Ноя с жизнью старика Бена. Старик Бен был Хамом, увидевшим голую истину, неприкрыто безвольную и позорную. Он увидел ее и расхохотался, тогда как преданные сыны церкви и университетов, отворачивая лица, упорно заворачивают в одежды глупую правду. И мир продолжает считать, что правда непоколебима и горда – мир не видел ее в минуту слабости.
«Вот эта связь истинна, – подумал Сказитель. – Это и есть настоящее значение библейской истории. Исполнение пророчества. Истина, если к ней приглядеться, смешна, поэтому если мы желаем и дальше боготворить ее, то никогда не должны сдергивать с нее покровов».
Открытие было столь ново, что Сказитель вскочил на ноги. Он немедленно должен найти кого-нибудь, с кем можно было бы поделиться снизошедшим откровением, – надо поговорить с кем-нибудь, пока он еще верит собственным выводам. Ибо, как гласило написанное его рукой присловие: «Водоем содержит; источник источает». Если он не расскажет людям эту историю, она отсыреет и помутнеет, сожмется и спрячется внутри. Только рассказами можно сохранить свежесть и добродетель происходящего.
Но куда идти? Лесная дорога, что пролегала в десятке ярдов, вела к большой белой церкви с крышей, достигающей высоты самых старых дубов, – он заметил ее шпиль, когда забирался на иву. Таких огромных зданий Сказитель не видел со времен последнего посещения Филадельфии. Церковь подобных размеров, способная вместить множество людей, намекала, что здешние поселенцы с радостью привечают вновь прибывших и места хватит всем. Добрый знак для бродяжничающего рассказчика, поскольку жил он исключительно благодаря милости деревенских людей. Они впускали его в дома, кормили и поили, тогда как у него не было ничего, кроме рассказов, воспоминаний, двух крепких рук и порядком истоптанных ног, которые исходили уже более десятка тысяч миль и способны преодолеть как минимум еще пяток тысяч.
Дорога была изрядно побита колесами повозок и телег, а это означало, что по ней частенько ездят. В низких местах она была укреплена положенными на землю жердинами, чтобы проезжающие не вязли в вечной спутнице дождя – непролазной грязи. Ага, значит, поселение твердо вознамерилось превратиться в город. Большая церковь могла символизировать нечто иное, нежели открытость местных людей, – скорее она говорила о процветающих здесь амбициях. «Вот почему опасно судить за глаза, – упрекнул себя Сказитель. – У каждого явления имеется сотня возможных причин, и каждая причина может породить сотню возможных явлений». Он подумал было записать эту мысль, но потом решил, что не стоит. Она не несла на себе никаких особых отметин, за исключением отпечатка его собственной души, – ни Небеса, ни ад не удостоили ее внимания. Именно так он определял происхождение мысли. Это присловие выдумал он сам. Следовательно, оно не могло быть пророчеством и не могло оказаться истинным.
Дорога выходила на принадлежащие деревеньке луга. Где-то неподалеку текла река – Сказитель сразу почуял запах бегущей воды, нюх у него был хоть куда. Вокруг лугов беспорядочно разместились несколько построек, однако взгляд привлекала лишь одна из них – большой, выкрашенный в белый цвет и обшитый досками дом с небольшой вывеской: «Семья Уиверов».
Вывеска на доме обычно означала, что владельцы хотят, чтобы люди с первого взгляда узнавали их жилище, хоть никогда его и не видели. А это все равно что объявить во всеуслышание: «Наши двери открыты для всех». Поэтому Сказитель не преминул подняться на крыльцо и постучаться.
– Минутку! – прокричал кто-то изнутри.
Сказитель стал ждать, осматривая тем временем веранду. С одной стороны висело несколько садовых корзиночек, из которых выпирали длинные листья всевозможных растений. Сказитель достаточно неплохо разбирался в травах, поэтому сразу узнал некоторые из них: они помогали в лечении болезней, в поисках потерявшейся вещи, в запечатывании дома от дурных намерений и в напоминании давно забытого. Кроме того, он заметил, что корзиночки развешены таким образом, чтобы человек, подошедший к дверям, подпадал под действие идеально сотворенного магического знака. По сути дела, знак был так умело замаскирован, что Сказитель даже опустился на корточки, чтобы рассмотреть его повнимательнее. В конце концов, он вообще лег, чтобы лучше видеть. Цвета, в которые были раскрашены корзиночки, сходились друг с другом под идеальным углом, отметая случайное совпадение. На входную дверь дома смотрел искусно созданный магический оберег.
Загадка оберега поставила Сказителя в тупик. Зачем создавать столь сильный магический знак – чтоб потом прятать от глаз людских? Сказитель, может, единственный в этих краях способен почувствовать волну силы, исходящую от магических знаков, которые по природе своей пассивны. Если б не могучая сила оберега, то даже Сказитель не заметил бы его. Лежа на досках крыльца и позабыв обо всем, он предавался размышлениям, когда дверь отворилась и из дома выглянул какой-то мужчина:
– Неужель, чужеземец, ты так притомился?
