ликую при виде великой работы, что началась здесь.
Посетитель мягко коснулся алтаря, пальцы его на ощупь пробежались по крестам.
– Ведь это он сделал?
– Элвин Миллер.
– А мальчишка?
– Кресты выжег. Я боялся, что они окажутся слугами дьявола, но…
– Но теперь, когда они построили тебе алтарь, ты счел, что они доказали свою непричастность к дьявольским козням? – презрительно взглянул на него Посетитель.
Сердце Троуэра замерло, а по спине пробежали мурашки.
– Не думал, что дьявол может воспользоваться знаком креста… – прошептал он.
– Да ты не меньше склонен к предрассудкам, чем все остальные, – холодно констатировал Посетитель. – Паписты все время крестятся. Думаешь, крест остановит дьявола?
– Тогда я вообще ничего не понимаю, – понурился Троуэр. – Если дьявол может сделать алтарь и нарисовать на нем крест…
– Нет, нет. Троуэр, сын мой, они не дьяволы, ни тот, ни другой. Ты сразу узнаешь врага рода человеческого, когда увидишь его. Если у нормальных людей на голове волосы, то у него бычьи рога. Если у остальных ноги как ноги, то у дьявола – сдвоенные копыта козла. А вместо рук – лапы-крючья, походящие на медвежьи. И можешь быть уверен: он не станет прикрываться всякими подарками и лестью, когда придет за тобой. – Посетитель возложил обе руки на деревянную коробку. – Теперь это
Троуэр разрыдался от облегчения:
– Ты освятил его, принес святость в мою церковь.
И он протянул руку, намереваясь прикоснуться к алтарю.
– Постой! – шепотом приказал Посетитель. Слово еле-еле прозвучало, но оно было исполнено великой силы, и стены содрогнулись. – Сперва выслушай меня.
– Я всегда прислушиваюсь к тебе, – ответил Троуэр. – Хотя не могу понять, почему ты выбрал такого презренного червя, как я.
– Касание Господа даже червя способно возвеличить, – сказал Посетитель.
– Нет, не ошибись – я вовсе не Повелитель Ангелов. Не надо преклоняться предо мной.
Но Троуэр ничего не мог с собой поделать, слезы преданности текли по его щекам, когда он встал на колени перед мудрым и могущественным ангелом. В том, что перед ним ангел, Троуэр ни капли не сомневался, хотя у Посетителя вовсе не было крыльев, а одет он был как вполне обычный заседатель в парламенте.
– В голове человека, сотворившего этот алтарь, царит смятение, а в душе живет убийство. Стоит дать повод, и оно вырвется наружу. Но вот ребенок, который выжег кресты… он действительно незауряден, как ты правильно подметил. Однако он еще не решил, какую сторону принять – добра или зла. Обе тропки лежат перед ним, и сейчас он открыт, поэтому его можно направить. Ты понимаешь меня?
– Это и есть моя работа? – спросил Троуэр. – Должен ли я забыть про все остальное и посвятить себя обращению мальчика в истинную веру?
– Если ты проявишь излишнее рвение, его родители отторгнут тебя. Скорее тебе следует продолжать служение, как и раньше. Но сердце свое ты должен устремить на подчинение этого необычного ребенка моей вере. Он должен превратиться в моего слугу к тому времени, как ему исполнится четырнадцать, – иначе я уничтожу его.
Сама мысль, что Элвину-младшему может быть причинен какой-то вред, что его могут убить, была невыносима для Троуэра. Она наполняла чувством невыносимой потери – мать и отец меньше скорбят о собственных детях.
– Я сделаю все, что способен исполнить слабый человек ради спасения ребенка, – воскликнул он. Усиленный страданиями голос разлетелся по церкви.
Посетитель кивнул, улыбнулся прекрасной, проникнутой любовью улыбкой и протянул руку Троуэру.
– Я верю тебе, – мягко проговорил он. Голос лился подобно целебной воде на пылающую рану. – Знаю, ты справишься. А что касается дьявола,
Троуэр потянулся было к протянутой руке, дабы осыпать ее благодарственными поцелуями, но пальцы, которые вот-вот должны были коснуться плоти, схватили пустой воздух. Посетитель исчез, как его не бывало.
9. Сказитель
Сказитель еще помнил времена, когда в этих краях можно было взобраться на дерево и обозревать взглядом сотни квадратных миль нетронутого, девственного леса. В те времена дубы проживали не меньше столетия, расползаясь во все стороны стволами и превращаясь в настоящие древесные горы. В те времена покров листвы над головой был столь плотен, что кое-где лесная земля поражала наготой, не тронутая касанием солнечного света.
Но мир вечных сумерек бесследно растворился в прошлом. Первобытные деревья-великаны еще встречались, среди них неслышно ступали краснокожие, которые могли пройти вплотную с оленем и не вспугнуть его, – под их кронами Сказитель чувствовал себя словно в соборе самого почитаемого на земле Бога. Однако такие места попадались все реже и реже, и за последний год скитаний Сказитель ни разу не видел сплошного, густо-зеленого лесного покрова. Весь край между Гайо и Воббской территорией был освоен поселенцами, заселен редко, но ровно. Вот и сейчас, устроившись на развилке большой ивы. Сказитель видел по меньшей мере три дюжины костров, посылающих колонны дыма высоко в холодный осенний воздух. Куда ни глянь, лес прореживали огромные заплаты вырубленных деревьев, виднелись вспаханные поля, заботливо обработанные и засеянные. Там, где когда-то громадные деревья защищали землю от небесного глаза, чернела взбороненная почва, с нетерпением ожидающая зимы, которая придет и закроет наконец ее бесстыдный позор.
Сказитель вспомнил картину, изображающую пьяного Ноя и его сыновей 14. Он сделал эту гравюру для Книги Бытия, по которой преподавали в шотландских воскресных школах. Нагой Ной лежит с широко открытым ртом в своем шатре, недопитое вино из наполовину опустошенной чаши бежит сквозь полускрюченные пальцы и падает на землю; Хам стоит неподалеку и корчится от смеха; Иафет и Сим, отвернувшись, с лицами, обращенными назад, подносят отцу одежду, дабы не видеть его пьяной наготы. С волнением Сказитель осознал, что в той пророческой картине отразилось будущее. Теперь он, Сказитель, сидя на дереве, наблюдал нагую землю, оцепенело ожидающую скромное покрывало зимних снегов. Пророчество исполнилось, что очень нечасто случается в человеческой жизни: на пророчества всегда надеются, но никогда не ждут их реального воплощения.
Но, с другой стороны, история о пьяном Ное могла не иметь отношения к нынешним временам. Хотя почему бы и нет? Почему бы очищенной от деревьев земле не принять образ напившегося вина Ноя?
Сказитель спустился на землю не в лучшем расположении духа. Он упорно размышлял, в голове его роились всяческие мысли – он отчаянно пытался открыть свой ум видениям, стать настоящим пророком. Но каждый раз, когда он наконец нащупывал что-нибудь несомненное, неопровержимое, все вдруг оборачивалось иначе, вставая с ног на голову. Одно толкование заменялось многими, ткань распадалась, и он оставался в той же неуверенности, что и раньше.
Прислонившись к дереву спиной, он открыл дорожную сумку. Из нее он извлек Книгу Сказаний, которую по настоянию старика Бена начал заполнять еще в восемьдесят пятом году. Осторожно расстегнул пряжку, стягивающую переплет, закрыл глаза и пролистал страницы. Приоткрыв веки, он обнаружил, что пальцы остановились среди Присловий Ада 15. Ну да, конечно, как раз вовремя. Палец покоился сразу на двух присловиях, которые были когда-то выведены его же собственной рукой. Первое ничего не означало, второе вроде бы подходило к данной ситуации. «Одно и то же дерево по-разному видят глупец и мудрец».
Однако чем больше он вдумывался в смысл, чем больше пытался увязать присловие с нынешним моментом, тем менее складным оно казалось – если, конечно, не принимать во внимание упоминания о дереве. Тогда он снова обратился к первой пословице. «Стой на своем безумии глупец – и стал бы мудрецом».
Ага. Вот это в точности про него. Это глас пророчества, записанный, когда Сказитель еще жил в
