жалит мороз, летом жарит солнце, а он все смотрит и смотрит. На пиратском корабле впередсмотрящий караулит жертву. Китобой ищет китов. Но на большинстве судов он просто высматривает рифы, мели или землю на горизонте; судно в море поджидает много опасностей — буканьеры или заклятые враги родного флага…
Но много дней подряд впередсмотрящий не видит ничего, кроме волн да пышных облаков.
«Вот и я сижу в корзине впередсмотрящего, — подумала Пегги. — Посланная на мачту шестнадцать лет назад, в день, когда родилась. С тех пор я оттуда не слезала, ни разу я не покинула свой пост, ни разочка не позволила себе отдохнуть, скорчившись на узкой койке нижней палубы. Ни разу в жизни я не позволила закрыть за собой люк или затворить дверь. Я постоянно, постоянно несу вахту, следя за тем, что происходит вокруг. А поскольку вижу я не так, как остальные, то свое внутреннее око даже во сне не могу закрыть».
Выхода не было. От этого не убежать. Сидя на чердаке, она без особых усилий разглядела, что…
Мама, известная остальным как старушка Пег Гестер, а самой себе как Маргарет, готовит на кухне завтрак остановившимся переночевать в гостинице путникам. Не то чтобы у нее был дар к жарке-парке- варке, готовила она через силу, то ли дело Герти Смит, у которой обычная соленая свинина могла быть приготовлена сотней способов и каждый день иметь особый вкус. Дар Пег Гестер был связан с женским естеством, она была самой умелой повитухой в округе, а обереги для дома лучше нее не создавал никто. Однако хорошей гостинице нужен хороший стол, так что теперь, когда Деды не стало, пришлось браться за готовку ей. Поэтому сейчас она думает только о кухне и лучше ее не отвлекать, особенно дочке, которая болтается по дому без дела и большей частью вообще молчит. Такая девчонка испорченная стала, злая, жестокая, а когда-то была милой и доброй, но все в жизни когда-нибудь подходит к концу…
Как радостно узнать, что твоей родной маме ровным счетом наплевать на тебя. То, что Пегги видела, какая огромная любовь гнездится в сердце матери, ничего не меняло. Знание, что твоя мама способна любить от всего сердца, вряд ли послужит утешением, если знаешь, что именно тебя она не любит.
И папа, известный под именем Горация Гестера, владельца «Гостиницы Хатрак». Радушным, веселым человеком был папа — вот и сейчас, выйдя во двор, он тут же принялся рассказывать какую-то историю одному из постояльцев, который никак не мог уехать из гостиницы. У них с папой постоянно находилась новая тема для разговора, и этот постоялец, законник из Кливленда, искренне считал, что Гораций Гестер — самый честный, самый искренний человек, которого он когда-либо встречал. Если б все люди были такими добросердечными, как Гораций, преступники в Гайо вообще перевелись бы и тогда отпала бы нужда в законниках. Все так считали. Все любили Горация Гестера.
Но его дочь, Пегги-светлячок, могла заглянуть в самый огонь его сердца, а потому понимала, что папа в действительности ощущает. Он видел, как ему улыбаются, и говорил про себя: «Знали б они, какой я на самом деле, то плюнули бы презрительно, отвернулись и забыли, что вообще встречались со мной и ведали, как» меня зовут'.
Пегги сидела на своем чердачке, и перед ней россыпью рассыпались огоньки живущих в городе людей. Сердца родителей пылали ярче всего, потому что она знала их лучше всех; затем шли огоньки постояльцев, остановившихся в гостинице; а потом остальные жители города.
Вот Миротворец Смит, его жена Герти и трое их сопливых сынков, которые все свободное от сидения в туалете время посвящают придумыванию новых гадостей — Пегги видела, с каким удовольствием Миротворец исполняет свою работу, как презирает своих детей, как шарахается от собственной жены, которая из прекрасной, желанной девушки превратилась в лохматую ведьму, которая сначала орет на детей, а потом той же самой грязью обливает Миротворца.
Вот Поли Умник, шериф, обожающий, когда его боятся; а вот Уитли Лекаринг, сердящийся на себя, потому что лекарства в половине случаев действуют, а в половине — нет и каждую неделю ему приходится сталкиваться со смертью, с которой он ничего поделать не может. Новички, старожилы, фермеры и ремесленники — она смотрела их глазами, читала их сердца. Она видела свадебное ложе, холодное и пустое, видела адюльтер, глубоко сокрытый в сердцах виновных. Видела воровство честных клерков, близких друзей, верных слуг и в то же самое время восхищалась открытыми, щедрыми сердцами тех, кого обычно презирали и не удостаивали внимания.
Она это видела, но ничего не говорила. Держала рот на замке. Никому и ничего она не рассказывала. Потому что ей не хотелось лгать. Давным-давно она поклялась, что никогда не солжет, и теперь, сохраняя молчание, держала свое слово.
У остальных таких проблем не было. Они могли спокойно говорить правду. Но у Пегги этого не получилось бы. Она слишком хорошо знала этих людей. Ей было известно, чего они боятся и чего хотят, какие поступки они совершали в своей жизни, — они убили бы либо ее, либо себя, если б хоть на секунду заподозрили, что ей ведомо все. Даже те, которые в жизни не причинили никому зла, устыдились бы, узнав, что ей известны их тайные мечтания и скрытые пороки. Поэтому она не могла откровенно говорить с людьми, иначе бы чем-нибудь обязательно себя выдала — может, не словом, но поворотом головы, уходом в сторону от какой-нибудь щекотливой темы, и человек поймет, что она все знает, и испугается, очень испугается. Одного страха, неопределенной боязни достаточно, чтобы уничтожить слабого человека.
Она была впередсмотрящим, она одна находилась на вершине мачты. Цепляясь за снасти, она видела больше, чем хотела, и ни одной минутки не могла посвятить себе.
То должен был вот-вот родиться ребенок, и ей приходилось идти и Смотреть, то какие-то люди попадали в беду, и им также требовалась ее помощь. Даже сон не спасал ее. Она не знала, что такое крепкий сон. Какая-то частичка ее продолжала смотреть, видеть горящие огоньки, видеть, как они неожиданно начинают мерцать.
Вот как сейчас, к примеру. Взглянув на лес, она увидела один такой огонек. Очень далекий огонек сердца.
Она приблизилась к нему — не шагнула навстречу, нет, ее тело по-прежнему оставалось на чердаке, — просто, будучи светлячком, она еще в детстве научилась присматриваться к далеким огонькам.
Это оказалась девушка. Даже не девушка, а скорее девочка, ведь она была младше Пегги. Очень необычная девочка, потому что Пегги сразу увидела, что раньше она говорила на другом языке, хотя сейчас говорила и думала только по-английски. Поэтому мысли ее были путаными и невнятными. Однако есть чувства куда более глубокие, нежели те следы, которые оставляют в уме слова; малышка Пегги мгновенно поняла, что за ребенка девочка держит в руках, почему она стоит на берегу реки, готовясь к смерти, какие ужасы ей пришлось пережить на плантации и на какие жертвы она пошла, чтобы убежать оттуда прошлой ночью.
Посмотрите на солнце, что зависло в трех пальцах над деревьями. Посмотрите во-он туда, где на берегу Гайо, укрывшись по пояс в кустарнике, стоит чернокожая девочка-беглянка, прижимающая к себе малыша- полукровку, незаконнорожденного сына. Она видит, как плоты, управляемые бледнолицыми, спускаются
