— Таким же малышам, как и я. И взрослым людям тоже.
Некоторые из взрослых входили к нам, смотрели на нас и начинали плакать.
— Почему?
— Беда была, вот и все. Я чувствовал, что приближается беда, знал, что с нами, с теми, кто лежит в кроватках, произойдет что-то очень плохое. Поэтому я выбрался из кровати.
Но я не был первым. Не знаю, что случилось с остальными.
Я слышал, как кричат взрослые, как они огорчены, увидев пустые кроватки. Я спрятался. Меня не нашли. Может быть, они спасли остальных, может — нет. Все, что я увидел, когда вылез, — это пустые кроватки и темная комната, на двери которой висела светящаяся табличка с надписью «выход».
— Ты уже умел читать? — Голос сестры Карлотты звучав скептически.
— Когда я научился читать, я вспомнил, что уже видел такую надпись, — ответил Боб. — Это были первые увиденные мной буквы, я не мог их забыть.
— Значит, ты был один, кроватки пусты, комната темная?
— Взрослые вернулись. Я слышал, как они говорят. Однако большей части слов не понимал. Снова спрятался. В следующий раз, когда вылез, в комнатах не было даже кроватей.
Вместо них стояли столы и шкафы. Офис. Нет, тогда я не знал, что такое офис, но теперь знаю и понимаю, во что превратились те комнаты. Люди приходили туда днем и работали.
Сначала их было мало, но мое убежище оказалось плохим, особенно в часы, когда эти люди работали. Кроме того, мне очень хотелось есть.
— Где же ты прятался?
— Так вы же знаете где, правда?
— Знала бы, не спрашивала.
— Вы же видели, как я действовал, когда вы показали мне туалет?
— Ты спрятался в туалете?
— Да, в водяном бачке, что стоял у стенки. Было очень трудно поднять крышку. И внутри тоже неуютно. Я не знал, к чему это все. Но люди стали пользоваться туалетом, уровень воды падал и поднимался, какие- то железные детали двигались и пугали меня. Кроме того, я уже говорил, что хотел есть. Воды для питья — хоть отбавляй, но ведь мне самому приходилось туда писать. Моя пеленка промокла и свалилась с меня. Я был совсем голый.
— Боб, ты понимаешь, что ты говоришь? Ты утверждаешь, что все это происходило с тобой, когда тебе и года еще не было?
— Это вы говорите, сколько мне было, а не я, — ответил Боб. — Я тогда о годах ничего не знал. Вы сказали: вспоминай. Чем больше я рассказываю, тем больше вспоминаю. Но если вы мне не верите…
— Я только… Нет, я тебе верю. Но кто были эти другие дети? Что за место, где ты жил, — «место, где чисто»? Кем были эти взрослые? Почему они куда-то унесли детей? Ясно, что там происходило что-то противозаконное.
— Возможно, — сказал Боб. — Я очень обрадовался, когда вылез из бачка.
— Ты был гол, как ты только что сказал. И ты" ушел оттуда сам?
— Нет, меня нашли. Я вышел из туалета, и какой-то взрослый меня нашел.
— И что случилось?
— Он взял меня домой. Вот откуда у меня появилась одежда. То, что я тогда называл одеждой.
— Ты уже говорил?
— Немного.
— И этот взрослый отнес тебя к себе домой и купил тебе одежду?
— Я думаю, это был сторож. Теперь я уже кое-что знаю о профессиях и думаю, что он был сторожем. Работал по ночам, а мундира охранника у него не было.
— И что же случилось дальше?
— Тогда я впервые узнал, что есть вещи законные, а есть — незаконные. Для него взять к себе ребенка было делом противозаконным. Я слышал, как он кричал той женщине насчет меня, многого не понял, но под конец он сдался, проиграл, а она выиграла, так что мне пришлось уйти, что я и сделал.
— Он просто выбросил тебя на улицу?
— Нет, я сам ушел. Теперь я думаю, что он хотел меня к кому-то устроить, но я испугался и ушел от него, чтобы он не успел этого сделать. Но я уже не был ни гол, ни голоден.
Сторож был хороший. Я надеюсь, у него не было больших неприятностей после моего ухода.
— Вот тогда-то ты и стал жить на улице?
— Вроде бы так. Сначала мне повезло: я нашел два места, где меня подкармливали. Но каждый раз другие мальчишки — постарше — узнавали об этом, являлись туда, вопили и клянчили, так что люди или переставали меня кормить, или большие мальчишки начинали меня пинать и отнимали всю еду. Я очень боялся. Однажды один мальчишка так разозлился, увидев, что я ем, что засунул мне в горло палку, заставив выблевать все съеденное прямо на мостовую. Он попытался было съесть это, но не смог, его тоже вырвало. Это было самое страшное время. Я все время прятался. Прятался. Все время.
— И голодал?
— И наблюдал. Ел что-то. Иногда. Я ведь не умер.
— Верно, не умер.
— Но я видел многих умерших. Очень много мертвых детей. Больших и маленьких. И все время думал: а нет ли среди них тех — из «места, где было чисто»?
— Ты узнал кого-нибудь?
— Нет. Не было похожих на тех, кто жил в «месте, где было чисто». Но все умерли от голода.
— Боб, спасибо, что ты мне это рассказал.
— Вы же спросили.
— Ты понимаешь, что ты — такой малыш — не мог протянуть в таких условиях целых три года?
— Я полагаю… Это значит, что я умер?
— Я только… Я хотела сказать, что, должно быть, Бог хранил тебя.
— Ага! Возможно. Но почему же он не позаботился о других погибших детях?
— Он прижал их к своему сердцу и возлюбил.
— А чего ж он тогда меня не возлюбил?
— Нет, он любит тебя тоже. Он…
— Потому что если он так тщательно следил за мной, он же должен был бы посылать мне хоть чуточку чего-то поесть время от времени?
— Он привел меня к тебе. Наверное, у него на тебя большие планы. Ты о них можешь и не знать, но Бог помог тебе выжить, значит, он ждет от тебя чего-то большого.
Разговор на отвлеченные темы, видимо, утомил Боба. Сестра Карлотта выглядела такой счастливой, когда говорила о Боге, а он пока вообще ничего о Боге не знал, даже не знал, кто это такой. Похоже было, что она приписывает Богу каждое хорошее событие, но когда ей попадается что-то плохое, тогда она или вообще не вспоминает о Боге; либо находит объяснение, согласно которому это плохое в конце концов оборачивается хорошим. Бобу же, насколько он мог судить, казалось, что умершие дети предпочли бы остаться живыми — при условии, что будут питаться получше. И уж если Бог их так любит и к тому же может осуществлять все свои желания, то почему бы ему не сотворить немного больше пищи для этих малышей?
А если ему захотелось видеть их мертвыми, то почему он не уморил их быстрее, почему, на худой конец, дал им вообще возможность родиться? К чему было им переносить все эти муки, к чему думать о том, как и чем продлить себе жизнь, раз он все равно собирался вскоре вобрать их в свое сердце? Бобу представлялось, что во всем этом нет никакого смысла. Чем больше сестра Карлотта старалась объяснить этот смысл, тем меньше он его понимал. Потому как если кто-то берется отвечать за все, он обязательно должен быть справедлив, а ежели он несправедлив, то почему сестра Карлотта так радуется тому, что он за все отвечает и всем руководит?
Но когда Боб попытался высказать свои мысли сестре Карлотте, она жутко расстроилась и стала еще больше говорить о Боге, пользуясь словами, которых Боб вообще не понимал, а потому и решил: пусть она говорит сколько угодно, спорить с ней бесполезно.
