Но, скажут нам, как происходит то, что духи, признанные высшими, не всегда согласны между собой? Мы прежде всего скажем, что независимо от причины, которую мы только что отметили, есть ещё и другие, коие могут оказать некоторое влияние на характер ответов, независимо от качества духов; это главный пункт, изучение которого даст объяснение; вот почему мы говорим, что исследования эти требуют неослабного внимания, глубокого наблюдения и, в особенности, – как и для всех человеческих наук, – последовательности и постоянства. Годы нужны, чтобы сделать заурядного врача, и три четверти жизни, чтобы сделать учёного; знание же Беспредельности люди хотели бы приобрести в несколько часов! Так пусть не обманываются на сей счёт: изучение Спиритизма необъятно; оно затрагивает все вопросы метафизики и общественного устройства; это целый мир, раскрывающийся пред нами; и стоит ли удивляться тому, что нужно время, и много времени, чтобы обрести это знание?
Противоречие, однако, не всегда столь действительно, как то может показаться. Разве не видим мы ежедневно, как люди, занимающиеся тою же самою наукой, меняют определения, которые они дают тому или иному предмету, то употребляя иные термины, то рассматривая его с иной точки зрения, хотя основополагающая идея остаётся всегда той же самой? Пусть сосчитают, если только смогут, число определений, которые были даны грамматике! Добавим ещё, что форма ответа часто зависит от формы вопроса. Ребячеством было бы находить противоречие там, где чаще всего наличествует лишь разница в словах. Высшие Духи ни в коей степени не придают значения форме; для них суть мысли – всё.
Возьмём для примера определение души. Поскольку слово это не имеет постоянного значения, то, стало быть, духи могут, подобно нам, расходиться в даваемом ему определении; один может сказать, что она есть жизненное начало, другой назовёт её духовной искрой, третий скажет, что она внутрення, четвёртый – что внешня, и т.п., и все будут правы со своей точки зрения. Можно даже подумать, будто некоторые из них исповедуют взгляды матерьялистические, и тем не менее это совсем не так. То же самое и со словом «Бог»; это будет начало всех вещей, создатель Вселенной, верховный разум, бесконечность, Великий Дух и т.д, и т.п., и в конечном счёте всё это – Бог. Или возьмём, наконец, классификацию духов. Они составляют непрерывную вереницу, от самой низшей ступени до самой высшей; классификация, стало быть, произвольна, один сможет выделить в ней три класса, другой пять, десять или двадцать, по своему усмотрению, не впадая при этом в заблуждение; все науки человеческие дают нам в этом пример; у каждого учёного своя система; системы меняются, но наука остаётся неизменной. Пусть ботанику изучают по системе Линнея, Жюссье или Турнефора, знать всё равно будут ботанику. Прекратим же придавать вещам чисто условным больше значения, чем оне того заслуживают, и сосредоточимся на том, что одно только и серьёзно, и тогда размышление нередко заставит открыть в вещах, представляющихся нам самыми бессвязными, некое сходство, ускользнувшее при первом рассмотрении.
XIV
Мы легко оставили бы без внимания возражение некоторых скептиков по поводу орфографических ошибок, совершённых некоторыми духами, если бы только оно не должно было дать место существенному замечанию. Орфография их, нужно признать это, не всегда безупречна; но нужно быть слишком близоруким для того, чтобы видеть в этом причины для наведения серьёзной критики, говоря, что поскольку духи знают всё, то они должны знать также и орфографию. Мы могли бы противопоставить им многие погрешности этого рода, совершённые учёными Земли, что не отнимает у них ничего в их достоинстве; но в факте этом есть вопрос более серьёзный. Для духов, и в особенности для Высших Духов, идея есть всё, форма – ничто. Освобождённая от материи их речь между собой стремительна, как мысль, поскольку это и есть сама мысль, передаваемая без какого-либо посредника; стало быть, они должны чувствовать себя неловко, когда им приходится, обращаясь с нами, пользоваться длинными и неудобными формами человеческого языка, и в особенности из-за недостаточности и несовершенства этого языка, неспособного выразить все их идеи; именно это они и говорят сами; любопытно также видеть те средства, которые они употребляют часто, чтобы смягчить это неудобство. То же самое было бы и с нами, если бы нам приходилось изъясняться на языке, более длинном и растянутом в словах и оборотах своих и более бедном в выражениях, нежели тот, коим пользуемся мы сами. Это – затруднение, которое испытывает гений, негодующий на медлительность своего пера, никогда не поспевающего за его мыслью. Поэтому можно понять то, что духи придают мало значения орфографическим безделицам, в особенности же, когда речь идёт о каком-либо наставлении, важном и серьёзном; впрочем, разве не изумительно уже то, что они с равной лёгкостью изъясняются на всех языках и понимают их все? Из этого, однако, не следует заключать, будто условная правильность речи и письма была бы им неизвестна, они соблюдают её, когда это необходимо; так, например, стихи, продиктованные ими, не побоятся критики самого педантичного пуриста, и это – при полном невежестве и неосведомлённости медиума!
XV
Есть затем люди, усматривающие опасность повсюду и особенно во всём том, чего они не знают; так, они не упускают случая сделать неблагоприятный вывод из того, что некоторые лица, предавшись этим исследованиям, лишились рассудка. Как здравомыслящие люди могут видеть в этом факте какое-либо серьёзное возражение? Разве не точно так же действуют на слабый мозг и любые другие интеллектуальные занятия? Да знают ли, сколько безумцев и маньяков было произведено математическими, медицинскими, музыкальными, философскими и прочими исследованиями? Но что это доказывает? Разве следует из-за того отказываться от этих исследований? Работами физическими люди калечат себе руки и ноги, коие суть орудия матерьяльного действия; интеллектуальными работами люди калечат себе мозг, коий есть орудие мысли. Но если и сломано орудие, то не так обстоит дело с самим духом – он неприкосновенен; и когда он освобождён от материи, то с тем же успехом наслаждается полнотою своих способностей. В своём роде, как человек, он является мучеником труда.
Любой вид чрезмерной умственной деятельности может повлечь за собою сумасшествие: науки, искусства, самая религия поставляют свою долю в дома умалишённых. Сумасшествие имеет своею первопричиною органическую предрасположенность мозга, коия делает его более или менее доступным некоторым впечатлениям, и со временем она может проявиться в форме мании, которая станет тогда навязчивой идеей. Навязчивая идея может быть идеей о духах у того, кто занимается этим, как может она быть и идеей о Боге, об ангелах, о дьяволе, о богатстве, о власти, о каком-то искусстве или науке, о материнстве, о какой-либо логической или общественной системе. При этом возможно, что тот, кто сошёл бы с ума на почве религии, стал сумасшедшим на почве Спиритизма, если Спиритизм сделался его преобладающим интересом, так же как тот, кто свихнулся на Спиритизме, мог бы свихнуться и на чём ином, в зависимости от обстоятельств.
Мы, стало быть, говорим, что Спиритизм не имеет никакого преимущества в этом отношении; но мы идём дальше: мы говорим, что Спиритизм, надлежащим образом понятый, является надёжной защитой от безумия. Среди наиболее частых причин мозгового перевозбуждения следует считать разочарования, несчастья, расстроенные чувства, которые в то же время являются самыми частыми причинами самоубийства. Истинный же спирит смотрит на вещи этого мира с точки зрения столь высоко расположенной; оне представляются ему столь малыми, столь жалкими рядом с ожидающим его будущим; жизнь для него столь коротка, столь мимолётна, что беды, страдания и муки являются в его глазах лишь мелкими дорожными неприятностями. То, что у другого вызвало бы взрыв чувств, его затрагивает лишь самым незначительным образом; он знает, однако, что жизненные огорчения являются испытаниями, которые служат его же продвижению, если он выносит их без ропота, потому что ему будет воздано по храбрости, с которою он их перенёс. Его убеждения, стало быть, дают ему такое смирение, каковое оберегает его от отчаяния и, следовательно, от всегдашней причины сумасшествия и самоубийства. Он знает, помимо того, через описание, даваемое ему сообщениями с духами, участь тех, кто добровольно
