мальчишка, свалившийся с ишака, беспомощно в пыли барахтался. Дескать, спасу, у смерти выкраду. А на деле от вздорной бабы заслонить не смог, при мне ей в лицо плюнули. Разве это не предательство?..
Надо сказать, что в будущем жизнь со мной за подобное поквиталась. Квит на квит. Без обид. А я еще обижался.
Вскоре я поднялся на ноги, стал выходить на улицу, но подойти к Людмилиному корпусу не хватало духу. Все время поодаль бродил. Однажды после ужина пришла записка: «Что притихли, Капитан? Вас видели на улице. Если можете, приходите!» Я раздумывать не стал, пошел.
Дверь была приоткрыта. Я все же постучал.
— Войдите!
Людмила, прислонившись к подушке, полулежала на кровати. Лицо горело ярким румянцем. Она выпростала руку из-под одеяла и поздоровалась. Рука была горячая.
— Я вас ждала. Видите, сама ходить не в силах.
— Мне… было стыдно.
— Забудем. Я так решила, что в ту минуту были не вы, то был кто-то другой. А вот это вы сами. Возьмите стул, сядьте рядом.
Я сел. Она протянула руку, длинными пальцами потрогала мои волосы. Да, пальцы здесь, моих волос касаются, а неспокойная, неприкаянная душа ее куда-то далеко унеслась. Несколько крупных слезинок выкатилось из глаз.
— Простите, это я не из-за себя плачу… Из-за него… Из-за вас… Что это, награда или наказание? — она взяла мои волосы в горсть и сразу отпустила. Рука тихо соскользнула на одеяло. — Простите…
Да, сейчас, в эту минуту я кого-то заменяю. И волосы мои, и руки, и лоб, и улыбка — не только мои. Я ими с тем, другим, делюсь. Или наоборот? Он, уходя, свою долю мне оставил? Особенно улыбку. Может, это я за него улыбаюсь?!
— Хоть бы вы жили! Долго жили…
— И вы, Людмила…
— Сколько причитается, я все проживу. И даже немного больше… А что, на вас глядя, его вспомнила, не сердитесь. Он был очень хорошим человеком. Разве вы можете быть похожим на плохого человека?
Что на это скажешь? Самое лучшее, наверное, промолчать.
— Вот и обиделись, молчите.
— Я и сам не знаю, Людмила, хорошо это или плохо.
— На хорошее истолкуем.
— Так и сделаем.
Только сейчас она рукой вытерла мокрые от слез щеки.
— Давайте поговорим о чем-нибудь повеселее, — сказала она.
— Давайте, если найдется такое.
— Такое — весь белый свет! — Людмила показала в раскрытое окно. Она вдруг откинула одеяло. — Отвернитесь, я переоденусь.
— Зачем?
— Пойдем на улицу.
— А температура?
— А температуру здесь оставим. Небось не убежит.
Она быстро оделась. Я отговаривать ее не стал, все равно бесполезно. Я уже немного разглядел, из какой она породы.
— Дайте руку, грустнолицый Капитан!
— Извольте, синьора!
Она оперлась на мою руку, мы медленно спустились по лестнице и вышли в сад.
Люди спешат в кино. Сегодня показывают трофейный фильм «Девушка моей мечты». Я его в прошлом году в Вене видел. Там одна актриса сразу две роли, двух абсолютно похожих друг на друга женщин играет. Лицом к лицу сама с собой разговаривает. В кино-то это забавно!..
— Сегодня кино показывают, — сказал я. — «Девушка моей мечты».
— А мы вон на ту скамейку сядем, дождемся вечера и будем смотреть, как спускаются сумерки.
— А по-моему, так сумерки не сверху спускаются, а снизу, из земли поднимаются.
Она совсем по-детски изумилась:
— Как интересно! Тогда посмотрим, как сумерки поднимаются.
Мы сели на скамью под большой магнолией. Магнолия еще не отцвела, но запах уже не такой буйный. Присмирел.
Ходячие больные все ушли в кино. Кругом тихо, пустынно. Солнце скрылось за гору, но еще светят его так быстро остывшие рассеянные в небе лучи. А там, из-за моря, уже выкатилась луна. Красная-красная. Вот с большой волной столкнулась, вверх подскочила. Но, подскочив, обратно не опустилась, в небе осталась висеть. Наверное, думает бедняжка: «А вот и я — солнцу на смену пришла, его место заняла. Чем я его хуже!» И чего ей с солнцем состязаться? Пусть свои лунные обязанности хорошенько выполняет, с нее и хватит.
Иногда наш мир мне кажется невероятных размеров сосудом. И вечером он вместительней, чем утром или днем. Особенно летним вечером. Моря, горы, леса, облака теряются в этом сосуде, где-то затаились в нем надежды, мечты, радости; на самое дно опустились и там прячутся тайны.
А мы с Людмилой — только два подрагивающих на ветру стебелька травы. Ни солнце, ни море, ни луна не замечают нас. Но есть у нас перед ними одно превосходство — мы примечаем и чувствуем все, весь мир насквозь видим, всю вселенную можем в своей душе вместить. Вот вам и стебелек травы! Потому нам хорошо и грустно. Мы тихо сидим и смотрим, как наступает вечер. Это наш праздник.
Людмила держится молодцом. Свежий вечерний воздух подбодрил ее, прибавил сил. И кашель поубавился. Она взяла мою руку и легонько сжала. Ее ладонь уже не была такой горячей. «Спасибо», — сказала умная рука. А за что, я не совсем понял.
— Мир совершенен. Взгляните, всего в нем — и запахов, и звуков ровно столько, сколько нужно. Только одного не хватает… — И впервые Людмила рассмеялась.
— Чего же, Людмила?
— Скажу — смеяться будете.
— Скажите, посмеюсь. Вместе посмеемся.
— Моченых яблок.
— А почему не хурма, не изюм, не кишмиш? — начал я перебирать.
— Именно яблоки… Когда душа спокойна и всего вдоволь, тогда мне начинает не хватать моченых яблок. Только яблочка. Вот и сейчас…
— Странно.
— Да, странно. А впрочем, и не очень удивительно. Тут есть причина. Рассказать?
— Расскажите.
— Однажды мама, когда меня носила, захотела моченых яблок, ну, прямо до смерти захотела. Но такое было время тогда — сколько ни искали, не нашли. Так и не сбылось тогда мамино желание. Не сбылось, да ко мне перешло. Когда мне хорошо, хочу моченых яблок. Дурь, знаю, и она повернула разговор на другое: — Я вечером родилась, примерно вот в это время. А вы когда?
— В конце ночи, когда свет с тьмой сходятся. Тогда моя Старшая Мать пеструю гусыню — по сходству с черно-белым предрассветным часом — мне предназначила. В тот год гусыня одна проходила, яиц не клала. Зато следующей весной, уж такое мое счастье оказалось, полное гнездо яиц снесла и гусят вывела. Может, вывела, может, и нет…
— Старшая Мать — это, выходит, бабушка?
— Нет, Старшая Мать. Старшая жена отца. У него две жены было.
— А-а, знаю, — протянула Людмила. — Шариат! И у вас две жены будет? Не надо. Из двух одна обязательно будет несчастна. Или обе… Даже все трое будете несчастны… А та пестрая гусыня, наверное, гусят все же вывела. В вас удача есть. Я это сразу почувствовала.
Тьма быстро поднялась от земли, но луна ей не дала подняться, разбавила своим жидким светом. И сама завладела миром. Свежий вечер перешел в прохладную ночь. Я уговорил Людмилу идти домой. Она
