Охотское море, разорявшие и сжигавшие прибрежные русские поселения, — не тронули Амгу, столь незаметно здесь жили. Члены сельской общины стремились селиться отдельно и от приверженцев официальной православной церкви и от старообрядцев иного толка и согласия. Отказывались они и от несения воинской повинности — рекрутчины. Не найдя в низовьях Амура хороших условий для хлебопашества и не захотев расстаться с ним, сто семей отправились в Уссурийский край.
Мужики помогли завести канаты и якоря, 'Викерс' стал как влитой в берег. Старообрядцы показались на одно лицо, явный северорусский тип, строгий, все с бородами, напоминающими лопаты — это потом, когда сгрудились в толпу, удалось подробнее рассмотреть каждого. Одежды — рубаха-косоворотка, подпоясанная тканым поясом, штаны с узким шагом, на ногах — самодельные ичиги или сапоги, пацаны босоноги.
Приметив, что среди прибывших — нет российского начальства, помогли матросам перевезти заказные товары в пакгауз. Крестьяне доброжелательны.
Бакунин спустился в лодку, и голубоглазый гребец, сильными гребками повел ее к урезу прибоя и воткнул в гальку. Покачиваясь неустойчиво, Мишель поднялся наверх сквозь кусты и траву, густо пахнувшую полынью, на оглубый берег, и не увидел ожидаемой деревни. Она стояла на версту от бухты, пришлось идти неспеша, разминая отвыкшие от твердой земли ноги.
Старообрядцы принесли с собой северорусские традиции с 'сибирской окраской', малодворная деревня была свободной планировки; срубные избы сложены в охряпку и не успели почернеть от времени. Обойдя ближайшую, с двускатной крышей, Бакунин вышел на просторный, поросший травой-муравой выгон. По его краям разбегались тропки к гумну, крепким амбарам на сваях, ведущими к дверям-воротам крутыми настилами, высились во дворах копны наколотых дров, а высокие поленицы тянулись вдоль жердей заплота. Цветники под окнами и огороды, засаженные картофелем и подсолнечником. Долина Амгу и ее притоков благодатное место: луга обильны, крестьяне сеют овес, ячмень, рожь, пшеницу, гречиху, также — коноплю.
К любознательному Бакунину приставили толкового парня, он словоохотливо и с какой-то завидной гордостью рассказывал о своей старообрядческой общине, образованной дюжиной многодетных семей из числа 'беспоповцев'. Крестьяне были выходцы в основном из Тарбагатайской волости Верхнеудинского округа Забайкальской области, переселились на Аянский тракт, куда были вызваны для обслуживания почтового сообщения между портом Аян, построенном в 1851-1852 гг. на побережье Охотского моря, и Якутском, бывшим в то время основной перевалочной базой между Сибирью и Камчаткой. С открытием Амура, основной путь снабжения Камчатки и Аляски переместился на него, и им разрешено было оставить службу на Аяне и поселиться вольно на вновь открытом побережье Сихотэ-Алиня. Вначале привезли с собой одомашненных оленей, но вскоре заменили их лошадьми и коровами. В способах охоты, рыбалки, изготовления промысловой одежды и обуви многое переняли от местных орочон, старообрядцы быстро приспособились к местным природным условиям. Единственно, что они не приняли от туземцев, это выращивание и курение табака, занесенное в эти дальние края еще иезуитами сто лет назад.
Основной народ находился на еланях, ближе к сопкам долины. Среди обкашиваемых полян в мелком дубняке, мужики выделялись белыми длинными рубахами и шляпами, а женскую одежду составляли сарафаны, 'лямошные', головы покрыты белыми платками.
Было жарко, наезженная телегами дорога среди высокой траве и непроходимой таволожке по обочине. Матвей говорит, что в двух часах хода, у водопада есть теплые источники вельма сильной воды, излечивающей многие хвори. Каменья, устилающие дно ключа, — разноцветная яшма, столь ценимая китайцами!
К вершине долины — пахота, и подступает великолепный лес, дохнувший на путников хвойным запахом, — чистый, с могучими кедрами, елями и аянскими пихтами. У Мишеля защемило сердце, вспомнил весеннее токование глухарей в гулком бескрайнем бору под Томском на заимке Асташева, и свою милую Антошу.
В вечерних сумерках, принарядившись, молодая деревня в картузах и цветных шалях подтянулась к галечной полосе морского берега, где американцы на шкуне играли на банджо и гитаре. Шум прибоя обрамлял мелодии чужой страны. Матвей пришел с девицей, выписанной из Великой Кемы, — поселения, что в сорока морских милях по побережью к югу. Он пригласил Бакунина ночевать в дом к родителям. На следующий день намечалась загрузка шкуны строевым лесом, и Мишель согласился.
Матвей по деревни шел позади Бакунина со своей невестой.
- Откеле же вас бог нанес, с Рассеи ли? — спросил рослый Матвей.
- Я из Сибири, в России не был давно. Жил в Томске, Иркутске. А вы, давно из России?
- Ишшо с Алтая-то. Два сты годы.
- И не хочется?
- Оне нужжа нам-та Рассея? — сказал усмешливо Матвей.
- Не оглядывасся-та, — грубо, низким грудным голосом сказала девица, когда Мишель приостановил шаг, краем глаза заметил, как Матвей засунул руку в расстегнутый вырез сарафана подруги, откинувшейся телом на поддерживающую ее другую руку ухажера, и нежно тискал молодую ее грудь.
Изба была небольшая, хотя и пятистенка, с 'русской' печью посередине и подпольем. Матвей ушел на вечёрку. Мати его, ладная женщина, одетая в чистый сарафан, подпоясанный передником, в шашмуре, шапочке, покрывающей волосы, хлопотала с ухватами у печи, собрала на стол ужин и ушла на другую половину. Горела лампа на нерпичьем жире, подвешенная на крюке к низкому потолку. В красном углу на полочке стояли развернутые медные складни, изображающие сцены из 'Ветхого Завета', светилась лампадка.
Бородатый отец Матвея, Ляксандра Ионович, в нательной рубахе — не смущал гостя, и оказался приятным собеседником. Он по возрасту ровесник Мишелю, разве что, нет седины в постриженных полукругом волосах. С печи, попердывая и кряхтя, спустился совершенно белый, как полярная сова, дед, с пронзительно обесцвеченными голубыми глазами и рыхлой бороденкой. Похлебав из миски затирухи, послушал начало разговора. При упоминании Бакуниным старца Евфимия, по-юному подмигнул Мишелю и снова залез на печь, затих там, и больше не показывался. По мере углубляющейся ночной тишины, установившейся в избе, разговор напротив, все больше приобретал характер острой религиозной дискуссии.
Еще от своего тестя Квятковского, Бакунин много знал о староверах крайних беспоповских толков русского старообрядчества. Именно он, беларус, после своей деловой поездки на Бухтарму по золоторудным делам магната Асташева, у которого работал приказчиком в Томске, обратил внимание Бакунина на староверов страннического согласа, в просторечии именуемых 'бегунами'.
