дома, который сразу после этого рухнул. Иваны, естественно, открыли огонь по хорошо различимой мишени. Что и говорить, не было в природе такого явления, как хотя бы наполовину спокойная ночь.
Следующий день принес новые сюрпризы. Первое, что мы сделали утром, — ликвидировали вражескую противотанковую пушку, после чего русские ничего не выставили на позицию. Наблюдения показали, что они также подтянули артиллерию и тяжелые минометы к самому фронту и время от времени поливали нас огнем. Вечером, после того как наш воздушный «дежурный унтер-офицер» снова отдал приказ выступать подразделениям своих бомбардировщиков, мы оттянулись назад. Нашли маленький заброшенный бункер на лесном пятачке в форме почтовой марки. Он находился к северу от трассы и в 1000 метрах к западу от сгоревшего дома. Он стал теперь для нас местом отдыха в ночное время.
Танки были поставлены и хорошо замаскированы между деревьями, и мы были более или менее удовлетворены. Однако в ту же самую ночь часовой сообщил нам, что виден свет большого пожара в направлении опорных пунктов нашей пехоты и что подразделения подвергаются интенсивному обстрелу. Мы немедленно выехали и увидели издалека, что усадьба и два других опорных пункта охвачены ярким пламенем. Русские обстреляли их зажигательными снарядами, чтобы уничтожить наше последнее укрытие. Я давно этого опасался.
Меня всегда расстраивало, что между тремя опорными пунктами не устроили хотя бы траншеи, если нельзя было сделать ничего иного. Естественно, нашим солдатам приходилось вылезать из своих убежищ во время пожара. Они лежали на открытой местности. Потери были бы еще большими при свете дня. Предполагаемая атака русских так и не произошла. Вероятно, они просто хотели улучшить обзор. К счастью для нас, дома в секторе Нарвы имели каменные фундаменты. Они и обеспечивали укрытие. На следующую ночь фундаменты пришлось покрывать новыми балками. Такая ситуация означала, что мы были совершенно открыты для обзора. Нам приходилось постоянно наблюдать за железнодорожной насыпью, с тем чтобы русские не застали нас врасплох. Пока что они не проявляли желания втягивать нас в интенсивную перестрелку. И это также указывало на намерение перейти в масштабное наступление.
К раннему утру мы перевезли тяжелораненых обратно за «детский дом». Мы уже стали для пехотинцев «мастерами на все руки», избавив их от еще больших потерь. Однако личный состав роты уже сократился до 10–12 человек. Почти каждую ночь я ездил на командный пункт полка за «детским домом» и просил командира укреплять позиции на нашем участке и рыть с этой целью по ночам траншеи.
К сожалению, мои предложения не встречали одобрения. По моему мнению, все уже и так видели, что здесь — самое слабое место нашего фронта. Но майор Хаазе всегда беспокоился только о двух своих батальонах в «ботинке», а ведь он должен был видеть, что далее на восток нам приходится прикрывать пограничный участок между двумя дивизиями. Противник любит выбирать такие участки для наступления.
После того как дома сгорели до тла, ситуация становилась практически безнадежной для пехоты в случае наступления русских на автодорогу из «восточного мешка». Отныне эти три дома могли рассматриваться как развалины трех домов.
Я, наконец, смог организовать размещение взвода из четырех хорошо замаскированных штурмовых орудий на одном уровне с «детским домом», но к востоку от него. Три 2-см счетверенных зенитных орудия также заняли позицию в 100 метрах за нашей усадьбой.
Когда вышел из строя радиопередатчик, мы поехали к «детскому дому» и взяли взамен новый. Мы также рискнули взять провизии при лунном свете. Я мог слишком увлечься этим делом. Все было бы кончено, если бы мы потеряли машину во время этого предприятия. Но что мне оставалось делать?
В конце концов, я должен был помочь людям настолько, насколько возможно. Они были благодарны за это и передавали нам свои наилучшие пожелания по прошествии долгого времени после этого, когда мы действовали уже на совершенно другом участке.
Мы также беспокоились за своего верного Бирманна. Каждое утро он пунктуально появлялся с горячим кофе, несмотря на то что рисковал головой, отправляясь в такую поездку. У нас просто язык не поворачивался сказать ему, что мы предпочли бы отдохнуть, а не пить кофе. Дело в том, что русские сопровождали каждую поездку Бирманна порциями ураганного огня. Однажды утром ему еле удалось спастись. В поездке он попал под два взрыва. В конце концов он послушался моего совета и стал обходиться без «опасного» кофе. Пехотинцы и зенитчики тоже были довольны. Ведь всегда проходило добрых полчаса с тех пор, как появлялся автомобиль Бирманна, до того момента, как иваны снова успокаивались и прекращали палить, как ненормальные.
Во время одной из таких ночей в нашем бункере произошло интересное событие. Я сам стал центром внимания. Надо сказать, что каждую ночь нас посещал «незваный гость», так называемый «калека», или «швейная машинка». Так мы называли русские бипланы. Эти самолетики летали взад-вперед за фронтом, причем так низко, что мы почти могли дотянуться до них рукой. Помимо ручных гранат и мин они сбрасывали небольшие бомбы.
Эти машины можно было также назвать «бомбардировщики-колымаги», потому что мотор всегда начинал вибрировать перед тем, как летчик что-либо сбрасывал. Он крепко зажимал между колен ручку управления, когда делал это. Поэтому мы уже знали: сейчас что-нибудь будет сброшено — и готовились к этому, если, конечно, не спали.
Однако как-то ночью мы крепко спали, когда показалась одна из этих странных «птиц». Случайно одна из бомб, упав прямо у края бункера, подняла большое облако пыли. Двое ребят были легко ранены осколками. Все выскочили из убежища, но, увидев, что меня нет снаружи, вернулись. Они обнаружили, что я лежу, как убитый, и стали раздевать, чтобы посмотреть, не задело ли меня. И пока они меня раздевали, я проснулся. На мне не было ни царапины. Я спал так крепко, точно убитый. Так может спать только совершенно вымотанный человек.
Сегодня все это может показаться невероятным, но даже самого недоверчивого легко убедит мой фельдфебель Кершер. Даже сегодня он все еще любит вспоминать этот, в сущности курьезный, случай. Фронтовикам не нужны ни кровать, ни снотворное, чтобы крепко спать.
Жизнь в танке неделями кряду не является чем-либо особенным, о чем нужно много разглагольствовать. Достаточно лишь немного фантазии, чтобы представить себе, как это было в реальности. Ограниченное пространство и дикий холод скоро дают о себе знать. Наше здоровье подвергалось невероятным испытаниям. Мы и не хотели в этом признаться даже самим себе, однако результаты проявились позднее.
Влага от нашего дыхания вскоре замерзала и превращалась в толстый белый ледяной нарост. Если кто-нибудь из экипажа засыпал и прислонялся головой к стенке танка, то волосы фактически примерзали к ней, когда он просыпался. До определенной степени мы могли согреться, съежившись и дрожа всем телом.
Пехотинцы на своих позициях едва ли завидовали нам. Наши движения в танке были ограничены, и у нас отсутствовала возможность погреться у печки. Поэтому я не удивился, когда однажды подхватил плеврит, как позднее установил врач. На моей левой ноге, которая часто упиралась в стенку танка, появились пятна обморожения.
Обманчивое затишье перед бурей продолжалось до 15 марта. В тот день в нас попала мина. До сих пор нам всегда удавалось избежать попадания благодаря умелому маневрированию. Я радировал в роту, что пробит и протекает радиатор. К счастью, две машины только что вернулись из ремонтной мастерской и были на ходу. Они смогли вытащить нас на следующее утро. В предыдущие два дня русские появлялись из глубины своего плацдарма каждый раз со все более тяжелым вооружением. Однако они не очень часто открывали огонь, и мы решили, что они просто пристреливали свои орудия. Пехотинцы слышали за линией фронта часто раздававшиеся звуки двигавшихся гусеничных машин. Полагали, что это были тракторы, подтягивавшие артиллерийские орудия. Во всяком случае, поразительная тишина предыдущих двух дней настораживала.
К вечеру фельдфебель Kepшep отбуксировал мою машину назад в наше убежище. На следующее утро, 16-го, обер-фельдфебель Цветти прибыл с двумя машинами, чтобы вытащить нас. Еще до того, как рассвело, я отправился с ним к «крестьянскому дому» и сориентировал его на местности. Затем, буксируемые Кершером, мы отправились по направлению к «дому».
Мы были необыкновенно счастливы, что могли, наконец, несколько дней передохнуть, помыться и вволю поспать. Двигаясь параллельно линии фронта вдоль «западного мешка», мы проехали мимо места,
