мы прорвались на юг, вели точно по этому месту огонь артиллерией и минометами. Один снаряд попал прямо в гущу наших пехотинцев. Поскольку они лежали довольно близко друг к другу, потери были очень большими. Когда мы ехали в южном направлении через лес, русские поджидали нас повсюду. Приходилось быть предельно внимательными, чтобы избегать новых неприятных сюрпризов. Мы видели минометы, занявшие позиции по левую и правую стороны от леса, рядом с ними — пехотные гаубицы и противотанковые пушки. У нас была лишь одна цель: любой ценой пробиваться вперед.
Поэтому мы ввязывались в бой только с теми попадавшимися на пути русскими пушками, которые были направлены прямо на нас. Среди леса мы наткнулись на кладбище, где русские хоронили своих погибших. Они всегда хоронили погибших прямо за линией фронта. Когда позднее была ликвидирована окруженная группировка русских, мы обнаружили, что на деревянных крестах не были даже обозначены имена погибших.
Один только пример может свидетельствовать о том, насколько наша операция зависела от случая. Помимо добросовестности и храбрости, солдату нужно немного удачи. Неожиданно появившийся на лесной просеке танк «Т-34» резко отвернул в сторону. Он ехал на юг в том же направлении, что и мы. У него, конечно, не было намерения атаковать. Он просто хотел оторваться от нас в южном направлении. Мы, со своей стороны, не собирались его подбивать, потому что он тогда заблокировал бы наиважнейший и единственный для нас путь. Так что на этот раз наши намерения совпадали. Слишком много времени было бы потеряно до того, как наши саперы взрывами убрали бы этот танк с дороги, и я сомневался, что наша операция в этом случае закончилась бы успешно. Было совершенно ясно, что русские в танке были больше заинтересованы в том, чтобы пробиться на юг, чем в том, чтобы помешать нашей атаке. Несколько русских танков на отдельных участках «котла» слева и справа от нас все еще открывали беспорядочный огонь. Позднее они были захвачены, потому что даже русские могли двигаться только по грунтовым и бревенчатым дорогам, так что прорыв на юг был для них невозможен. Когда мы достигли того места, где передовые части повернули на восток, я оставил две машины для обеспечения охранения. Сам же я поехал назад на равнину для укрепления оборонительного рубежа.
Передовые подразделения достигли цели без больших потерь. Ситуация заставила нас осознать, насколько нам повезло, что у нас были такие хорошие картографические материалы. Благодаря этому мы легко находили каждую дорогу и просеку. Этого никогда не удалось бы сделать по обычной карте.
Ночью был ад
Вплоть до этого момента все шло довольно хорошо. Однако мы были бы счастливы, если бы справились со всем в течение ночи. Было ясно, что русские попытаются нас контратаковать.
С наступлением темноты два из наших дежурных экипажей остались для наблюдения за западным и восточным направлениями. Ночь с 6 на 7 апреля была для нас, наверное, одной из наихудших на протяжении всей войны. Мы находились среди русских и не знали, отрежут ли они нам путь назад.
Наши бронетранспортеры еще днем уехали назад за зимней одеждой. В течение ночи они должны были доставить боеприпасы и провизию на фронт. Эта более чем трудная задача требовала мужества, выносливости и необыкновенного чувства долга. Людям приходилось пробиваться снова и снова — сначала на север, а затем на юг. Русские делали все для того, чтобы преградить им путь. Многие бронетранспортеры подрывались на минах. Свободный проход обеспечивался благодаря мужеству адъютанта графа Штрахвица, лейтенанта Гюнтера Фамуле, которому было поручена эта трудная миссия. 22 апреля Фамула был убит бомбой, сброшенной с русского самолета во время операции у Кривасоо. Он так и не успел надеть Рыцарский крест, которым был награжден 15 мая.
Русские атаковали наш оборонительный рубеж значительными силами со всех сторон. Отрезанные нами силы на севере попытались прорваться на юг. С юга неприятель осуществлял яростные контратаки, пытаясь уничтожить нас и закрепиться на своих передовых позициях. Это была тяжелая ночь для батальона, который всю ночь подвергался интенсивному обстрелу противника и понес тяжелые потери. Тяжелораненых переправляли в тыл на бронетранспортерах; легкораненые предпочитали оставаться с нами.
Наши эскадрильи пикирующих бомбардировщиков едва ли могли нам чем-либо помочь, потому что они не рисковали сбрасывать бомбы рядом с нами. Кроме того, тяжелые бомбы уходили так глубоко в заболоченную почву, что делали большие воронки, не нанося большого урона. Русские также сосредоточили так много зенитных орудий, главным образом скорострельных, что наши самолеты «Штука» не могли пикировать достаточно низко. Времена, когда «Штуки» были способны деморализовать противника, давно прошли. Больше всего нам помогали передовые наблюдатели артиллерийских частей, давая нам иногда передышку благодаря своей мастерской корректировке огня.
Нам с трудом верилось, что, наконец, наступило утро, а мы все еще живы. Русские все еще не оставлял попыток постараться выбить нас, но обстановка выглядела по-другому с наступлением утра. Давящая темнота, в которой не видно, где чужой, а где свой, ушла. Нам опять было видно, кто перед нами. По утрам земля начинала оттаивать под лучами апрельского солнца. Вскоре наши танки так глубоко увязли в болотистую землю, что практически сидели на днище. Нам только что удалось выбраться на дорогу и организовать там охранение.
Затем первые подразделения пехотного полка выдвинулись вперед и образовали передний край обороны. Остальные прочесали район окружения с севера на юг. Один из наших танков, танк Везели, был подбит накануне вечером прямо у развилки дорог. Он получил повреждения от тяжелого артиллерийского снаряда и теперь беспомощно стоял на открытом месте, не защищенный от возможных нападений русских. Наш командир вечером уехал обратно в «детский дом». Я несколько раз вызывал Шотроффа и говорил ему, что он нужен, чтобы взять на буксир Везели. Фон Шиллера не было в его танке, и он все не возвращался. Наконец, я поехал сам и выручил Везели.
Мы едва узнали командира и солдат из пехотного батальона, которые пережили ад в последние несколько дней. Они выглядели постаревшими.
По окончании операции нас отозвали. Затем мы двинулись по автодороге назад в Силламяэ. Довольно далеко за линией фронта русский аэростат наблюдения обозревал гряду холмов, которую пересекала дорога.
Было хорошо известно, что русские открывали огонь при всяком движении по дорогам. Я отдал срочный приказ закрывать люки при прохождении этого участка или, по крайней мере, не высовываться из танка.
Фельдфебель Линк не обратил внимания на приказ и высунулся из башни по самую пряжку поясного ремня. Три танка уже миновали возвышенность, когда первый залп прогремел справа и слева от автодороги. В тот же момент я увидел, как Линк рухнул в башню, точно молнией пораженный. Поскольку танк продолжал двигаться, я по радио велел его остановить. Экипаж, оказывается, не заметил, что их командир тяжело ранен.
Он не проронил ни звука. И только когда мы попытались вытащить его из башни, он закричал от боли так, будто его разрывали на части. Огромный осколок вошел в бедро и разворотил весь бок. Линк выглядел ужасно, и мы боялись, что не успеем доставить его в госпиталь живым.
К нашему облегчению, врач определил, что жизненно важные органы не задеты. Через несколько недель нам сообщили, что Линк получил отпуск по ранению. Опять мы легко отделались, но эти ненужные ранения всегда огорчали меня больше, чем тяжелое сражение.
Правда или вымысел?
Наконец у нас появилось несколько дней отдыха, и мы могли восстановить поврежденные машины. Однажды утром к нам неожиданно прибыла машина отдела радиовещания роты пропаганды.
Миссия этих людей состояла в том, чтобы записать, как проходили оборонительные бои 17 марта. Это
