только желаю найти путь для улучшения отношений в будущем». Это Молотову понравилось и в ответ он повторил то, что уже говорил прежде, «что советское правительство относится положительно к стремлению германского правительства к улучшению отношений. Во всяком случае, советское правительство всегда стояло и теперь стоит за нормализацию и улучшение отношений с Германией и с другими странами». Шуленбург добавил, что его правительство намерено уважать интересы Советского Союза на Балтике и в Польше. Германия не отказывается от своих притязаний на Данциг, но надеется, что этот вопрос разрешится мирно, хотя возможен и иной путь решения этого вопроса. Молотов заметил, что прежде всего от Германии зависит, понадобится ли этот «иной путь». Шуленбург стал протестовать: «свинство поляков» провоцирует Германию.
Посол повторил, что не хотел бы обсуждать германскую политику в прошлом; сейчас нужно было искать пути для улучшения отношений. Я согласен, ответил Молотов, но мы не можем забыть об этом прошлом. Вообще, отчет Шуленбурга рисует эту встречу в более позитивном ключе, нежели отчет Молотова. «В сегодняшней беседе... Молотов оставил свою обычную сдержанность и казался необычайно открытым». Во всех других пунктах отчеты в основном совпадают, что не так уж часто встречается в протоколах о германо-советских встречах. «Из всего отношения Молотова, — заключает Шуленбург, — было видно, что советское руководство постепенно привыкает к мысли об улучшении германо-советских отношений, хотя застарелое недоверие к Германии сохраняется. Мое общее впечатление таково, что в настоящий момент советское правительство полно решимости заключить соглашение с Британией и Францией, если те выполнят все их требования. Однако переговоры эти могут длиться неопределенно долго, в особенности если учесть настороженность Британии. Я полагаю, что мои заявления произвели впечатление на Молотова; тем не менее потребуются еще значительные усилия с нашей стороны, чтобы вызвать поворот в курсе советского руководства».24
Кстати, это было в тот самый день, когда Потемкин встретился с Наджиаром, чтобы сказать ему, что состав советской делегации следует воспринимать как знак советской готовности к штабным переговорам. 4 августа Молотов телеграфировал Астахову, что было бы желательно продолжать общие дискуссии с немцами. Многое может зависеть от того, как будут развиваться события на торговых переговорах.25
В тот же самый день 5 августа Астахов встретился со Шнурре, чтобы передать ему инструкции Молотова. В ответ Шнурре довольно раздраженно спросил, есть ли у поверенного другие полномочия, нежели только выслушивать германские мнения. Астахов никак не ответил на это, но сказал, что по его мнению сама позиция Молотова была уже шагом вперед. Шнурре вовсе не был в этом уверен: Молотов «слишком озабочен прошлым». Шуленбург был настроен в отношении переговоров более оптимистично: «мы по крайней мере... дали Советам пищу для размышлений». Но Молотов был полон подозрений. «В каждом слове, на каждом шагу, — писал Шуленбург, — чувствуется огромное недоверие к нам... Самое неприятное тут заключается в том, что в таких людях недоверие очень легко возбудить, зато избавляются они от него медленно и с трудом».26
8 августа Астахов опять сообщал в Москву об очередном германском плане мероприятий для подхода к улучшению политических отношений. Среди них были сотрудничество в средствах массовой информации и культурный обмен, но наиболее важная часть отводилась вопросам территориального урегулирования вдоль западных границ Советского Союза, от Балтики до Черного моря. Основываясь на информации из приватных источников, он сообщал, что «немцы готовы были бы объявить свою незаинтересованность (по крайней мере, политическую) к судьбе прибалтов (кроме Литвы), Бессарабии, русской Польши (с изменениями в пользу немцев) и отмежеваться от аспирации на Украину. За это они желали бы иметь от нас подтверждение нашей незаинтересованности к судьбе Данцига, а также [бывшей] германской Польши... и (в порядке дискуссии) Галиции».
Но такое обсуждение могло состояться только в случае «отсутствия англо-франко-советского военно- политического соглашения». Астахов нисколько не верил, что Германия будет долго придерживаться этих соглашений; любое взаимопонимание можно было планировать только на ближайшее будущее, «чтобы этой ценой нейтрализовать нас в случае войны с Польшей».27
10 августа Шнурре пригласил Астахова, чтобы обсудить текущие вопросы, а потом повернул разговор на политические вопросы.
«Германское правительство наиболее интересуется вопросом нашего отношения к польской проблеме [сообщал Астахов]. Если попытка мирно урегулировать вопрос о Данциге ни к чему не приведет и польские провокации будут продолжаться, то, возможно, начнется война. Германское правительство хотело бы знать, какова будет в этом случае позиция советского правительства».
В случае войны Германия стремилась бы к восстановлению своей территории в старых границах, но не больше. Германское правительство «готово, по словам Шнурре, сделать все, чтобы не угрожать нам и не задевать наши интересы, но хотело бы знать, к чему эти интересы сводятся». Астахов передавал, что не сказал в ответ ничего определенного. В конце разговора Шнурре заметил, что заключение Советским Союзом договора с Францией и Британией было бы не самым удачным началом в налаживании отношений с Германией.28 В собственном отчете Шнурре указывал, что у Астахова не было инструкций обсуждать польскую проблему или переговоры в Москве. Но в то время, как Астахов сообщал, что не ответил ничего определенного, Шнурре указывал, что советский поверенный был готов вести обсуждение по собственной инициативе. «Переговоры с Британией начались в то время, когда Германия еще не была расположена договориться». Советское правительство садилось за стол переговоров «без должного энтузиазма, но какой выбор мы могли сделать в сложившихся обстоятельствах? Сейчас ситуация изменилась», отмечал Астахов: «Но никто не может сейчас просто разорвать то, что началось в хорошо обговоренных условиях». Исход переговоров был весьма туманным и было вполне возможно, что советское правительство оставит за собой право изменить позицию.29
Сообщения Астахова в Москву были важны в смысле прояснения деталей возможного территориального modus vivendi. Но астаховская телеграмма от 10 августа знаменательна прежде всего с той точки зрения, что в ней впервые утверждается о прямом германском предупреждении Москве, что война неизбежна и советскому правительству стоило бы побыстрее принять решение, к какому лагерю оно примкнет. Больше того, Шнурре и другие германские дипломаты прямо заявляли Астахову, что договор с Францией и Британией был бы совершенно неуместен, если Советы хотели взаимопонимания с Германией, поэтому советскому руководству следовало бы выбрать одно из двух. Гельфанд в Риме отмечал позднее, что 10 августа стало ключевой датой: именно в этот день Германия начала массированно наседать на итальянское правительство, предлагая ему четко определиться в своих намерениях.30 11 августа Молотов коротко ответил на письмо Астахова от 8 августа: «Перечень объектов, указанный в Вашем письме от 8 августа, нас интересует. Разговоры о них требуют подготовки и некоторых переходных ступеней от торгово-кредитного соглашения к другим вопросам. Вести переговоры по этим вопросам предпочитаем в Москве».31 Советское руководство заглотило германскую наживку.
В то время как немцы усиленно давили на советских дипломатов и даже пытались их пугать, британцы предпринимали последние, отчаянные попытки убедить Гитлера повернуть и избежать войны с Польшей. В конце июля с Гитлером встретился лорд Кемсли, владелец «Sunday Times» и ярый умиротворенец. Беседа получилась вполне дружелюбной: Гитлер хотел колоний и «отмены» Версальского договора. Он предложил, подстрекаемый Кемсли, чтобы каждая сторона Германия и Британия, изложили свои требования на бумаге, чтобы дискуссия не была беспредметной. По возвращении в Лондон Кемсли встретился с Вильсоном; после этого Галифакс и Чемберлен согласились рассмотреть предложения Гитлера, было подготовлено письмо и послано по конфиденциальным каналам. 3 августа, в тот самый день, когда Молотов принимал Шуленбурга, Вильсон встретился с германским послом. Вильсон передал послание, в котором говорилось, что, если Гитлер ослабит свое давление, возможны переговоры по широкому кругу вопросов. По словам Вильсона, Дирксен предложил список проблем, которые могли заинтересовать Гитлера; по словам Дирксена, Вильсон подтвердил все то, что предлагал Вольтату в июле, включая договор о ненападении и торговые переговоры. Вильсон также предупредил, опять же по словам Дирксена, что если информация об этих переговорах просочится в прессу, Чемберлену придется подать в отставку. Во многих пунктах повестка дня Вильсона — Дирксена очень напоминает то, что немцы предлагали Молотову. К договору стремился Чемберлен, но вовсе
