единственной вещи: остановить все это». Клемансо любил повторять, что для того, чтобы руководить во время войны, нужно быть «мужиком с яйцами» — des couilles.27 А Даладье их не имел.
В дни, последовавшие за советской оккупацией Восточной Польши Суриц сообщал, что французское правительство намерено придерживаться сдержанной позиции и даже отговаривает польское правительство в изгнании от объявления войны Советскому Союзу. «Люди типа Манделя» склонны были видеть в советских действиях в Польше проявление чисто русского, даже традиционно царского стремления защиты национальных интересов, которое в итоге одолеет и Гитлера. Однако это не производило впечатления на Молотова и наконец он дал Сурицу инструкции передать Даладье, что «оскорбительный тон его вопросов» относительно Польши не делает ему чести и даже не заслуживает иного ответа, чем тот, который уже передан Майскому для Галифакса.28
Среди членов британского правительства тоже можно было найти, людей, разделявших «манделевские» воззрения. Хотя Советский Союз не собирался ничего делать для англичан ради их beaux yeux (красивых глаз), все равно его действия в Восточной Европе не совсем расходились с британскими интересами.29 Черчилль, в то время первый лорд адмиралтейства, признал это в своей хорошо известной и часто цитируемой речи от 1 октября: хотя Британия и рассчитывала на нечто иное — иметь своими союзниками и Польшу, и Советский Союз, — так или иначе русские армии все равно сейчас стоят в Польше и блокируют продвижение нацистов на восток. А понять все противоречия советской политики сложно. «Россия — загадка, — гласило знаменитое черчиллевское высказывание, — но к этой загадке наверняка есть ключ». Этим ключом была расчетливая политика «русского национального интереса». «С интересами безопасности России не может согласовываться то, что Германия хочет утвердить себя на берегах Черного моря, или ее желание опустошить балканские страны...».30 Это была, по сути, позиция Майского, только повторенная вкратце министром военного кабинета. Посол все время надеялся, что его усилия не пропадут даром и, похоже, его надежды начинали оправдываться. После скандала в начале войны, когда Британия отказалась поставлять оборудование, заказанное Советским Союзом, в начале октября британское и советское правительства заключили бартерное соглашение: советский лес за британскую резину и цинк.31 Торговля всегда была хорошим способом улучшить политические отношения.
6 октября Черчилль пригласил Майского в адмиралтейство на одну из своих обычных ночных встреч. Черчилль изложил свой взгляд на англо-советские отношения: они были напряженными и двигались в основном взаимной подозрительностью. Британское правительство подозревало, что Советский Союз заключил военный альянс с нацистской Германией. Черчилль в это не верил, но такие подозрения были распространены не только в политических, но и в правительственных кругах. С другой стороны, он признавал, что Советский Союз подозревает Британию во всякого рода махинациях на Балтике и на Балканах, и это оказывает свое влияние на отношения между двумя странами. Черчилль легко согласился с тем, что переговоры о заключении трехстороннего пакта были плохо организованы. «Но прошлое, есть прошлое», заключал он. Сам будучи «больше заинтересован в настоящем и будущем». Потом Черчилль обратился к известному рефрену, известному еще со времен англо-советского сближения в середине тридцатых годов, но как-то в последнее время не употреблявшемуся. Основные интересы Советского Союза и Великобритании, сказал он, ни в какой области не конфликтуют между собой и их можно быстро привести в соответствие. Пока некоторые «сентиментальные» либералы и лейбористы «могут пускать слезы» по поводу советского протектората над странами Прибалтики, он лично желал бы видеть их скорее под советским, нежели под немецким контролем. «Сталин играет сейчас большую игру и играет ее счастливо. Он может быть доволен. Однако я не вижу, почему мы должны быть недовольны». Черчилль еще некоторое время продолжал в том же духе, потом спросил, что думает по этому поводу Майский. Посол уклонился от ответа, во всяком случае так следует из его отчета, только спросил, говорит ли Черчилль от имени правительства. Черчилль в общем подтвердил это.32
Министр здравоохранения Уолтер Эллиот двумя днями позже подтвердил, что он на стороне Черчилля. Как и Черчилль, Эллиот подчеркивал, что британское правительство готово к улучшению отношений и спросил, что может предложить Майский по этому поводу. Майский сказал, что избегает обсуждать такие вопросы, тем не менее запросил у Молотова срочных инструкций. В сложившихся обстоятельствах, сообщал Майский, мои ответы на подобные вопросы «в указанном случае могут иметь большое практическое значение».33
Иден, который вошел в кабинет вместе с Черчиллем как министр по делам доминионов, встретился с Майским несколькими днями позже (13 октября) за завтраком. В британских и советских интересах не существует неразрешимых противоречий, сказал Иден, продолжая линию Черчилля: все члены правительства согласны с тем, что существует необходимость улучшить отношения и устранить всяческие подозрения. Иден предложил послать в Москву представительную делегацию с целью возобновления торговых переговоров и замены посла Сидса кем-нибудь более авторитетным, кто мог бы пользоваться советским доверием и был бы способен улучшить англо-советские отношения. На Майского эти британские инициативы произвели немалое впечатление: «Отнюдь не переоценивая значение моих последних бесед с Черчиллем, Эллиотом и Иденом, я все-таки должен констатировать, что если три министра на протяжении одной недели спрашивали моего совета о мерах к возможному улучшению англо- советских отношений, то это свидетельствует о том, что данный вопрос, очевидно, поставлен и обсуждается в правительственных кругах». И он опять запросил инструкций. «Я оказываюсь в большом затруднении, — говорил он, — и могу невольно совершить какую-либо ошибку. Сверх того, мое поведение в подобных случаях может иметь те или иные практические последствия». В особенности, Майского интересовало, подходящее ли сейчас время для улучшения отношений и целесообразно ли британскому правительству посылать в Москву представительную делегацию.34
В отчете Идена об этой встрече акценты расставлены несколько иначе, чем в отчете посла. Как и Галифакс, Иден обратился к более ранней советской политике. «Мир невозможно разделить», говаривал Литвинов, но Майский ответил на это, что «...сейчас ситуация кое в чем изменилась». И опять Майский возложил вину на перемены в советской политике на пять лет упущенных возможностей для сотрудничества с британским и французским правительствами. Британцам, должно быть, известно, «как глубоки всегда были подозрения в умах наших уважаемых правительств по отношению друг к другу». Иден открыто признал, что его до сих пор смущает теперешняя советская политика. «В установившемся мире, когда дикие звери выпущены на свободу, — ответил Майский, — каждая страна должна заботиться о собственной безопасности». Иден опять принялся возражать, но тут вмешалась супруга Майского, которая присутствовала там, «заявив, что ее муж всегда был озабочен улучшением англо-советских отношений, и последние события явились для него большим разочарованием». Майский настаивал на том, что советские заявления о нейтралитете были искренними, и это не изменится, если британцы не будут предпринимать каких-либо недружественных действий. Иден отметил, что «в продолжение разговора Майский несколько раз намекал, что если мы сейчас предпримем какие-либо шаги, то нам пойдут навстречу, хотя относительно того, что это должны быть за шаги, он выражался весьма туманно».35 А вот и разногласие в отчетах об этой встрече: Иден говорит, что Майский безусловно поощрял британцев к каким-то действиям, которые не будут отвергнуты. Но сам Майский сообщал Молотову, что не ответил ничего определенного, когда его спросили, подходящее ли сейчас время для улучшения отношений. Иден был убежден, что Майский хотел этого улучшения, но думал, что посол не был «достаточно хорошо информирован обо всех деталях советской политики». Это было не совсем так: Майский был в чем-то даже впереди советской политики, которую он пытался искусно обойти, чтобы развивать отношения с Англией.
К середине октября усилия Майского увенчались успехом, но в Лондоне, а не в Москве. Пока Молотов медлил с ответом на требования Майского об инструкциях, Галифакс уже был готов двигаться вперед. «В течение последних дней я много думал о возможных способах налаживания политических контактов с Россией». Получалось, что способов «не было никаких», говорил Галифакс Оливеру Стэнли, президенту Торговой палаты; но можно было «изыскать средства... преодолеть нынешнее положение, даже это могло бы принести большую пользу».
«Мне трудно поверить, что советское руководство настолько прочно связало себя с герром Гитлером,
