Криппс. Правда, Форин офис и не старался создавать впечатление, что очень спешит начать переговоры, из-за опасений, что Советы ужесточат свои требования, но британское терпение начало иссякать.59 Тем временем Майский продолжал вести свою линию, теперь уже с Эллиотом, сказав тому (по словам самого Эллиота), что «постоянно держит связь со своим правительством, которое очень заинтересовано в улучшении отношений с Великобританией». В своем отчете об этой встрече Майский сообщал, что вел беседу с министром вполне в духе молотовской телеграммы от 11 ноября. «Эллиот был очень доволен нашим положительным отношением к улучшению англо-советских отношений». Тут опять те же самые речи и та же самая мошенническая тактика, которую Майский уже использовал на встрече с Черчиллем. Согласно отчету Майского, Эллиот коснулся взаимных подозрений, и тут Майский не стал его успокаивать, несмотря на все свое желание улучшать англо-советские отношения.60 Чрезмерное рвение посла сыграло с ним злую шутку: теперь ему приходилось хитрить с чиновниками Форин офиса, которые записывали эту странную игру на счет советского правительства, которое обо всем этом и понятия не имело, если судить по инструкциям Молотова.
Суриц в Париже с такими проблемами не сталкивался, потому что французы были еще меньше, чем англичане заинтересованы в улучшении отношений. Однако в октябре Суриц отметил, что французское общественное мнение склоняется к точке зрения Манделя-Черчилля на события в Польше и в Прибалтике, и появляются признаки, что французы хотели бы восстановить контакты. Но в ноябре, когда отношения с Лондоном пошли на спад, похожие процессы начались и в Париже. «В гораздо более острой степени, чем когда-либо, — сообщал Суриц, — наши взаимоотношения с Францией сейчас отягощаются соображениями внутренней политики. В кругах Кэ д`Орсе говорят, что Даладье по этим соображениям не может выявить своего «в общем благоприятного отношения к внешней политике СССР». Это «нежелание выявить» принимает форму, близкую к бойкоту нашего полпредства». Никто из французских министров или высокопоставленных чиновников не мог принять приглашения из советского посольства без особого на то разрешения, а таковые разрешения выдавались очень туго. Репрессии против французских коммунистов зашли настолько далеко, что это вызвало раскол в кабинете, часть его считала, что это может нанести вред военным усилиям Франции или ее отношениям с Советским Союзом.61
Терпение британского кабинета лопнуло 23 ноября — Галифакс был уполномочен увидеться с Майским и выяснить, есть ли какие-то новости из Москвы. Но Батлер все же решил подготовить почву и встретиться с Майским за несколько дней до его дискуссии с министром иностранных дел (которая была назначена на 27 ноября), чтобы еще раз довести до сведения посла позиции Черчилля и других министров.62 Согласно отчету Майского, теперь Галифакс ставил вопрос ребром: хотите вы торговых переговоров или нет? Британское правительство абсолютно ясно дало понять, что хотело бы улучшений в англо-советских отношениях, но долгое молчание Москвы вызывает подозрения в том, намерено ли советское руководство вообще вести переговоры. Майский ответил, что такие подозрения лишены каких-либо оснований — вот уж никак не отражение молотовской позиции, а скорее попытка спасти собственную политику. Послу ничего не оставалось, как только подогревать интерес англичан к переговорам. Но все же он осторожно намекнул Галифаксу, что само британское правительство тоже не особенно спешит с переговорами, с чем министр вынужден был согласиться. По словам Галифакса, Майский отвечал на вопросы «путано и с некоторым смущением», вполне возможно, что так оно и было. Как понял Галифакс, посол просто «озвучивал линию партии», но больше похоже на то, что Майский больше старался не запутаться в собственной лжи. Сам посол рисовал свое поведение во время встречи как прямое и твердое, но Галифакс видел перед собой увертливого, скользкого, путающегося в словах, немного смущенного посла.
Галифакс посетовал о недавних резких выступлениях советской прессы, которые подразумевали недружественную или даже враждебную позицию по отношению к Британии. Майский ответил, что это просто отплата той же монетой за выступления британской прессы, и отражает общее мнение, что британское правительство, где только может, работает против советских интересов. «Я ответил м-ру Майскому, — пишет Галифакс, — что правительство Е. В. заботится прежде всего о собственных интересах и ничего больше». По словам же Майского, Галифакс «вдруг весь покраснел (чего с ним никогда не бывает), взволновался и почти с запальчивостью стал доказывать, что подозрение Советского правительства (я упоминал не о советском правительстве, а лишь о нашем общественном мнении) решительно ни на чем не основано».63 Отчет Галифакса безоговорочно подтверждает версию Майского, но такие обмены «любезностями» были не столь уж редки за последние двадцать лет. Каждый указывал друг другу на соринку в его глазу, не замечая бревна в своем. «Слова костей не ломят», говаривали советские дипломаты, однако были точно так же чувствительны к нападкам в британской прессе.
Еще Галифакс поднял в разговоре с Майским вопрос о Финляндии. С самого начала 1939 года советское правительство старалось заключить договор с Финляндией, чтобы обеспечить безопасность Ленинграда и улучшить обстановку на Балтийском море. Финская граница проходила всего в двадцати милях от города, вполне в пределах досягаемости дальнобойных орудий. Финское правительство боялось и не любило своего советского соседа, поэтому упорно не соглашалось на советские требования об обмене территорий, прилегающих к Ленинграду, на гораздо менее привлекательные по своей восточной границе. Обстановка на переговорах по этим вопросам и вовсе накалилась, после того как в октябре 1939 года финны мобилизовали свою армию и высказали полное пренебрежение к требованиям Москвы. Молотов интерпретировал эти акты как провокацию, и даже некоторые чиновники британского Форин офиса находили поведение финнов «вызывающим», хотя те вели себя точно так же, как и летом, во время переговоров в Москве. Советское правительство занялось собственными военными приготовлениями. В свете вооруженных столкновений на русско-финской границе 26 ноября, Галифакс предупредил Майского, что если конфликт будет продолжаться, то на улучшение англо-советских отношений надеяться «очень трудно»; однако упоминание об этом присутствует только в отчете посла.
Финский вопрос возникал уже не первый раз, и не первый раз Форин офис предупреждал о нежелательности ухудшения советско-финских отношений. В конце сентября Коллье, тогда еще глава северного департамента, уже обращал внимание на непрекращающееся советское давление в отношении Финляндии. Он рекомендовал поощрять сопротивление финнов, «потому что все, что способно вызвать затруднения у русских в любой части света, только улучшит наши позиции при заключении сделки с советским правительством». Коллье предлагал изучить вопрос о том, согласится ли финское правительство «принять помощь [среди прочего]... в виде британских военных поставок... для финских войск...». Форин офис рассмотрел предложение Коллье и были даны указания соответствующим службам. Это было как музыка для ушей британского посла в Хельсинки, Томаса Сноу, который всегда был ярым противником каких-либо финских уступок красным.66 Советское правительство знало о подстрекательской деятельности Сноу, кроме того, советское посольство в Хельсинки сообщало об усиленном военном строительстве в Финляндии и видном невооруженным глазом подозрительном наплыве британцев в финскую столицу.67
Галифакс еще в октябре предупреждал Майского, что советско-финская напряженность может сделать невозможным любое улучшение отношений; но в отчете Майского об этом говорится только то, что Галифакс выразил надежду на успешный исход советско-финских переговоров, «без каких-либо потрясений». И хотя посол ответил, что не видит причин опасаться вспышки напряженности в отношениях с Финляндией, он, видимо, не довел предупреждения Галифакса до сведения правительства, возможно предпочитая не раздражать Москву неприятными фактами, которые могли разрушить его надежды на улучшение отношений.68 Но у Молотова были и другие источники информации, и он знал о британской активности во вред советским интересам. И его оценка этой активности была не лишена основании, а вот Галифакс, отрицая ее, был не совсем правдив.
Черчилль тоже видел эту проблему и даже обсуждал ее с Майским в ноябре. Но он считал, что во всех этих недоразумениях виноваты клерки и низший слой правительственной бюрократии. А чего вы ожидали, спрашивал он, после нацистско-советского пакта о ненападении и всех тех подозрений, которые он породил?69 Немного погодя Черчилль поднял этот вопрос на заседании военного кабинета, повторив свое мнение, что сохранение сильных позиций Советского Союза на Балтике
