СССР с Германией подогреваются не только некоторыми элементами в самой Германии, чтобы запутать Англию и Францию, но и некоторыми агентами самой Англии и Франции, желающими использовать воображаемый 'переход СССР в лагерь Германии' для своих особых целей в области внутренней политики».15
Майский должным образом, на следующий же день, передал содержание этого послания Батлеру, смягчив, правда, молотовскую резкость.16
Несколькими днями раньше 16 февраля Молотов принял у себя совершавшего мировой тур Криппса, который, пролетом из Китая, выразил желание встретиться в Москве с наркомом. Как в большей части протоколов, и здесь встречаются противоречия между британской и советской записями этой встречи. Согласно советскому отчету Молотов указал, что если британское правительство действительно хочет улучшения отношений, то Советский Союз готов пройти свою половину пути. Потом пустил в ход обычные сетования относительно поведения британцев, которые они с Майским уже не раз высказывание прошлом. Версия Криппса подтверждает такое развитие событий, но в ней присутствует еще угроза, что если улучшения отношений не случится, «Россия может обратиться с торговыми и политическими предложениями по другому адресу». В советском отчете упоминание об этом отсутствует. Не играл ли в этом случае Криппс роль своеобразного британского Майского? Свидетельства не дают ответа; известно лишь, что Криппс пытался оказать давление на Галифакса с целью возобновления переговоров: «У меня нет никаких сомнений, что сейчас очень удобный момент, чтобы оттолкнуть Россию от Германии, и еще уверен в том, что через несколько месяцев, а то и недель этой возможности у нас не будет».17
Сначала реакция Форин офиса была отрицательной и даже насмешливой. Британское правительство вовсе не было заинтересовано в том, чтобы передавать финнам худые вести, поэтому отказывалось от посредничества. Это опять была уловка, думали чиновники Форин офиса: Сталин испугался налетов на Баку. Пусть себе продолжает беспокоиться. «По очень многим причинам советское правительство теперь является нашим врагом».18 13 марта русско-финская война закончилась. Учитывая, что финская армия была разбита, советские требования оказались относительно благодушными. Но импульс враждебности продолжал действовать. Французское правительство «начало новую схватку» с Москвой, требуя в качестве предлога отзыва советского посла, точно так как они уже сделали это в октябре 1927 года, выслав полпреда X. Г. Раковского (которому суждены были забвение и смерть в 1941 году от рук сталинских палачей). По словам Кадогана, поведение французов сильно осложняло продолжение флирта с Майским. Но они все еще, казалось, хотели налетов на Баку.19
А Батлер продолжал свою не принесшую ему лавров, но важную борьбу с целью подвигнуть Форин офис возобновить обхаживание Советов, насколько бы не стоящим внимания и даже неприятным ни казался ему предмет этих будущих усилий. «Меня все больше тревожит, — говорил Батлер. — ...В британской политике складывается некая тенденция гордой непорочности — право изначально на нашей стороне, а наши действия диктуются самой человеческой логикой, — которая добавляет нам одного врага за другим, с кем бы нам ни пришлось иметь дело». Позиция Батлера тем более замечательна, что еще меньше года назад он был едва ли не единственным верным помощником Чемберлена в деле стойкого сопротивления англо-франко-советскому альянсу. Он был и оставался, иногда уклоняясь от главного направления, умиротворителем, но в данных обстоятельствах предпочитал придерживаться непопулярной линии. И она была не единственной, потому что, кроме того, он продолжал придерживаться своей более ранней позиции: прекращения войны едва ли можно достигнуть, если в мирный процесс не будут вовлечены не воюющие непосредственно страны.20
Майский также продолжал свою столь же неблагодарную партию. «Финские трудности сейчас устранены», говорил посол Батлеру; и теперь нужно постараться двинуться к «лучшему взаимопониманию».
Но война «оставила много серьезных ран».
«Значит, нужно бинтовать и лечить их».
Батлер вполне разделял позицию посла: он говорил Майскому, что надеется на улучшение англо- советских отношений. И не переставал повторять своим коллегам по Форин офису, что улучшения отношений с Советами требуют прежде всего интересы Британии: «Рабочие очень не хотят войны с Россией». Как бы там ни думал Форин офис, мысли о России, несмотря даже на Финляндию, занимали важное место «в умах множества простых людей». Кроме того, именно это могло держать Гитлера в постоянном напряжении относительно положения на своих восточных границах. «Я полагаю, что безрассудное отчуждение от Советского Союза принесет нам больше вреда, чем пользы...»; Британия нуждалась в кооперации с Россией, хотя бы для того, чтобы усилить блокаду вокруг нацистской Германии. По словам Майского, Батлер заявлял, что если у посла есть какие-то важные проблемы для обсуждения, то Галифакс с радостью встретится с ним.21
Сама логика событий диктовала отказ от конфронтации, пусть даже рассерженные клерки и руководители Форин офиса не видели необходимости быть благосклонными к советскому правительству. Москва, полагали они, просто «пускает нам пыль в глаза».22 Галифакс, однако, соглашался с позицией Батлера и он был не одинок. 27 марта лорд Чатфилд, министр координации обороны, попросил Галифакса вновь поставить вопрос о переговорах с Москвой.23 В тот же самый день, с поразительной синхронностью Майский отправился с визитом к Галифаксу, чтобы сообщить, что советское правительство было готово принять предложения Стэнли о торговых переговорах, сделанные еще в октябре.24 Не стоило упускать такую возможность из рук, и военный кабинет одобрил возможность возобновления торговых переговоров. Примерно в то же самое время советское правительство отказалось обсуждать с Германией вопрос о транзите через Владивосток, который британцы считали «здоровенной дырой» во всей блокаде. А в начале апреля советское правительство заморозило поставки сырья в Германию, в ответ на задержки последней с поставками, обусловленного соглашением оборудования, в Советский Союз.25 И все же в конце марта Молотов выступил с речью, полной сарказма в отношении Франции и Англии. По многим вопросам между Советами и Британией сохранялись ставшие уже привычными разногласия, но это вполне могло быть и маскировкой, чтобы скрыть от Германии советские усилия к сближению.
Какое-то время все, казалось, говорило в пользу возобновления переговоров. Пусть раздраженные клерки в Форин офисе считали, что Майский опять пошел в наступление: «...В последнее время м-р Майский неоднократно виделся с Ллойдом Джорджем, что... не сулит ничего хорошего... еще нам известно, что и лорд Бивербрук и Лоу (карикатурист) — оба его друзья...». Фицрой Маклин предлагал, «инспирировать несколько статей... чтобы подчеркнуть близость советско-германских отношений и зловещий характер их сотрудничества». Однако Сардженту эта идея не показалась удачной, «учитывая то, что сейчас мы находимся в том положении, когда вновь следует искать возможностей торгового соглашения с Россией...».26
Но даже если и был благоприятный момент, на деле ничего не вышло. Зато дебаты о советских намерениях продолжались в британских правительственных кругах до самого вторжения Германии в Советский Союз в июне 1941 года. Форин офис в то же время полагал, что Советский Союз стремился только поддерживать Британию в состоянии «игры». Но ведь именно этим же британское правительство в минуты просветления занималось в отношении Москвы. И кого винить в том, что действия каждого партнера не нравились другому? И клерки, и многие высокопоставленные чиновники Форин офиса были невысокого мнения о советских намерениях и советской мощи. Как и в предвоенный период, у этих умозаключений чаще всего была идеологическая подоснова, но в случае с французами эти мнения облекались еще и некой технической аргументацией слабости Советов, а также намеками на «сговор» Советов с нацистской Германией.27 Убежденные в том, что поражение Германии будет способствовать распространению коммунизма, некоторые британские официальные лица были против альянса с Советским Союзом и после июня 1941 года. Еще в конце 1940 года Кадоган мог записать в своем дневнике, осуждая французский Народный фронт 1936 года и «красное» правительство в Испании: «...миллионы людей в Европе (я не исключаю и себя) до сих пор думают, что эти вещи были ужасны».28 Советское правительство также видело слабость и
