— Вы уже здесь? — удивился Альтшуллер. — Понимаете, есть небольшая заминка: препарат действует только на блондинов с голубыми глазами и…
Сопя как паровоз, Коршунов вынул пистолет, взвёл курок и приставил дуло к виску изобретателя.
— Где?…
— Вы с ума сошли, я пошутил!
— А я не шучу.
— Берите, берите, вон там, на столе! Раствор в пробирке!
Коршунов взял пробирку и шприц.
— Сколько?
— Четыре кубика.
Коршунов отмерил.
— Себе.
Перепуганный Альтшуллер засучил рукав и уколол себя в плечо. Только после этого Коршунов спрятал пистолет и позволил изобретателю уколоть себя.
— Миша, ну зачем, зачем вы так долго водили меня за нос? — почти нараспев заговорил Феликс Петрович, опьянённый свершившимся событием.
— Должен сообщить вам, что, сразу после вашего ухода, введу себе раствор, нейтрализующий этот препарат.
— А почему? Что такое?
— Я верующий человек и не хочу бессмертия плоти.
— Но ведь вы вкололи препарат своей собаке.
— Это мой грешок. Исправлю, едва замечу с собакой неладное.
— Вздор, метафизика. Кстати, проинструктируйте меня, как пользоваться этим препаратом в дальнейшем.
— Он вам больше не понадобится. Организм программируется на омоложение и бессмертие одной дозой.
— А вы, Миша, вы тоже начнёте молодеть, если оставите как есть?
— Нет, я ещё буду взрослеть. Я ещё не достиг оптимального биологического возраста.
— Когда я замечу действие препарата?
— Через пару часов можете начинать смотреться в зеркало.
— Вы шутите?
— Нет, я не шучу.
— Какой восторг! Миша, дайте я вас расцелую… Пойдёмте в ресторан, выпьем шампанского.
— Идите к чёрту.
— Ладно, ладно. Я на вас больше не обижаюсь. Выходите на связь с Президентом и предложите ему мои условия. И пригласите его в Город. Скажите, что я простроил бункер ему в подарок. Приготовим цианид и как-нибудь подменим шприц старому дуралею… — хитро подмигнул Коршунов. — Ха-ха-ха!
— Дайте мне Петрова.
— Петрова?… Ах, этого, берите. Разве вы знакомы?
— Матмех, восемьдесят второй год. Я на первом, он — на четвёртом.
— Понимаю, понимаю, альма матерь. Он мне ещё понадобится. Потом, после.
В центре Асфоделового луга Феликс Петрович развёл руки и вдохнул полной грудью струившийся из зелёной галереи свежий воздух. Заметив стоявшего неподалёку интенданта, сказал:
— Эй, как тебя… Окунь. Распорядитесь приготовить мои апартаменты. Я задержусь здесь на сутки… или на двое. И распорядитесь насчёт обеда. Так, повеселей, поторжественней — ну, как будто у меня день рождения. Ву компроне?
— Феликс Петрович… Товарищ командующий городом… — зашёлся Окунь от трепетного восторга. — Не сомневайтесь…
Этим же вечером на военном аэродроме под Петроградом приземлился самолёт. На его борту находились два десятка неулыбчивых военных людей под руководством полковника Лобова, командира этого лучшего в стране, а может быть и в мире, отряда специального назначения «Призрак». Как боги они владели всеми видами оружия, рукопашного боя и психического воздействия. В совершенстве знали технику, медицину и марксистско-сталинскую философию. Могли стерпеть любую боль и найти себе воду и пищу в любых условиях. Каждый из них, при поступлении в отряд, добровольно себя кастрировал.
Несколько бронированных автомобилей дожидались их прямо на лётном поле. После ареста Коршунова Лобов будет представлен к маршальскому званию и назначен председателем НКВД СССР. Только что подписанным Указом Коршунов снят с должности, разжалован и объявлен в розыск.
Никаких переговоров, никаких уступок. Взять живьём или пристрелить. Изобретателя беречь как зеницу ока — пуля в лоб за каждый упавший с его головы волосок.
Резиденция Коршунова в Новой Голландии. Вереница коридоров, потайная комната.
Искры сварочного аппарата, дыра в люке, тесный, мерцающий огнями тоннель…
Обе вагонетки, рабочая и резервная, — внизу, уехали в одной сцепке. Шакал почувствовал приближение опасности.
Лобов выходит на связь с Президентом:
— Мы в тоннеле.
— Хорошо. Когда будете внизу?
— Обе вагонетки там, придётся идти пешком.
— Бегом, бегом, а не пешком!
— Здесь довольно тесно…
— Ползите на карачках! Только быстро, быстро! Так, чтобы дым повалил. Связь — через каждые двадцать минут.
— Слушаюсь.
И двадцать человек, увешанных тяжёлым снаряжением, по команде Лобова, пригнув головы, побежали вниз по тоннелю. «Раз, раз, раз-два-три, раз, раз, раз-два-три…»
У замыкающего за спиной катушка, за ней тянется тончайший провод телефонной связи.
В это время Феликс Петрович кутил в банкетном зале. После первых бокалов шампанского он велел женщинам переодеться и, на манер цыганок, петь ему здравицы под аккомпанемент бренчащего на гитаре Окуня. Плачущего Мерехлюдина он заставлял есть горчицу и изображать русалку. Быстро, по неопытности, он периодически напивался и засыпал, и тогда его укладывали на кушетку в фойе. Однако, проспав не более получаса, Феликс Петрович бодро вскакивал, ощущая в себе новый прилив бодрости, и продолжал куролесить.
Препарат омоложения и бессмертия действовал. Мышцы окрепли, голова работала ясно, на лету рождались великолепные остроты. На его лице стремительно разглаживались морщины, седые волосы выпадали, уступая место новой, молодой поросли. Несколько раз Феликс Петрович уединялся со своими вакханками и демонстрировал класс юношеского, молодецкого секса. Если бы юность знала, а старость могла.
Президент сидел перед телефонным аппаратом в невыносимом ожидании известия о свете в конце тоннеля. Ночь он провёл здесь же, за рабочим столом, периодически роняя голову на руки и засыпая. Не в силах дождаться звонка, он сам выходил на связь и кричал:
— Ну?… Что!..
— Продвигаемся вперёд, товарищ генералиссимус, — заученно, не сбиваясь ритма, отвечал Лобов.
— Бегом?…
— Так точно, бегом, товарищ генералиссимус.
— Много осталось?
