пастельных тонов, цвета и ткани были необыкновенно приятными. Всем манекенщицам, участвовавшим в показе коллекции, было не более двадцати, и предполагалось, что каждая женщина в зале сможет поверить, что она будет выглядеть так же, как они, когда набросит на себя один из этих жакетов или пальто. Филипп исповедовал простоту и почти не прибегал к украшениям, вычурным шляпам или шарфам. Дополнением каждого ансамбля были лишь перламутровые серьги. На всех девушках были светлые чулки и туфли, подходящие по цвету к одежде. Шляпки были крошечными, сдвинутыми набок или на затылок.
Среди тех, кто снабжает дома моделей тканями, пуговицами, поясами, туфлями и украшениями, было единодушно решено, что Филипп Ру из тех, кого стоит посмотреть. Поставщики успели бросить мимолетные взгляды на готовящиеся к показу модели. Эти люди так хорошо разбирались в одежде, что им было достаточно увидеть вещи лишь краешком глаза. Таким образом они знакомились с основными тенденциями, и потом, когда одна и та же модель повторялась в двух различных домах, пресса замечала, что модельеры были поразительно единодушны: замечательный способ подчеркнуть, что один копировал другого.
Стефани отклоняла все просьбы о предварительном просмотре. Прессе хотелось получить основные наброски. «УУД» тоже требовал предварительного просмотра некоторых моделей, однако Ру был непреклонен.
– Но вы же должны сотрудничать с «Уименз Уэр»? – старалась убедить всех Майя. – Если вы их обидите, они могут вам навредить!
Филипп и Стефани лишь смеялись. Они говорили, что если все держать в секрете, то это создаст вокруг коллекции определенный ореол. Но в конце концов они с неохотой согласились показать несколько нетипичных моделей издателю Джону Фейрчайлду и его редактору Джеймсу Брейди.
«Интеллектуальные фасоны» – было написано в «УУД» о Ру. «Свежее противоядие строгому крою…»
Мир моды всегда готов к признанию нового героя. А прежде всего к открытию нового героя была готова Корал Стэнтон. Она нервно подпиливала ногти маленькой серебряной пилочкой в своем роскошном номере. Комнаты наполнял запах кипариса от свечей, которые она расставила. Она считала минуты, оставшиеся до показа парижской моды – в ней был источник ее жизненной силы.
В девять часов в этот воскресный вечер в Париже караван черных лимузинов и такси переправлялся через Сену на манящий Левый Берег. Это был район, где жили студенты и художники. Караван направлялся к артистическому кафе, лучшая пора которого пришлась на двадцатые годы, и оформление до сих пор напоминало то время.
Из машин выходили манекенщицы, редакторы, фотографы, стилисты и некоторые модельеры, которые не были заняты на репетициях своих показов. Места за столиками на тротуарах были заполнены, разговоры не смолкали. Французских и английских коллег приветствовали недавно прибывшие американцы. Друзья, которые летели из Нью-Йорка разными рейсами, кидались друг к другу так, как будто не виделись годами. Рассыпались поцелуи. В течение этих восьми парижских дней каждый становился достаточно дружелюбным, чтобы коснуться щекой, поцеловать воздух, а затем вернуться к сплетням за своим столиком.
– Английская «Мода», французская «Мода», американская «Мода», – бормотала Корал Уэйленду и Колину, помахивая рукой тем, мимо кого приходила. – О! А кто эти необычные люди?
– Австралийская «Мода», – сухо бормотал в ответ Уэйленд.
Они заняли столик в конце огромного зала, продолжая беседовать. Уэйленд оглядел кафе и заметил:
– Если сегодня вечером здесь бросить бомбу, мир моды исчезнет. Завтра все будут носить дерюгу.
– И все равно будет соревнование среди женщин, чья дерюга элегантнее, – ехидно заметила Корал. Она огляделась вокруг.
– Корал, дорогая! – Первый парижский поцелуй был запечатлен на ее щеке Алексом, фотографом, которого они пригласили в помощь Дэвиду Бейли.
– Что ты думаешь, Алекс? – спросила она. – Старомодный сезон?
Алекс очаровательно пожал плечами, тряхнул длинными мягкими волосами.
– Они говорят, что коллекция Филиппа Ру будет… – Он заколебался, – inattendu.
– Неожиданной? – перевела Корал. – Неужели за спиной победителя Майя?
Уэйленд вздохнул.
– Хорошо бы она присоединилась к нам сегодня. Официант низко наклонился к ним и терпеливо выслушивал, как Уэйленд объяснял, чего он хочет.
Многие посетители кафе подходили к столику Корал, чтобы поприветствовать ее в Париже. Она махала рукой тем, с кем была в хороших отношениях, и не обращала внимание на всех других, которые поворачивались в ее сторону. Было много поцелуев и тостов. Обменивались сплетнями. К концу вечера с трудом можно было найти модельера, модель или редактора, чью репутацию оставили бы в покое. Лишь имя Филиппа Ру произносили с уважением. К полуночи Корал достаточно нацарствовалась. Ослабевшая от перелета и водки, она уцепилась за руку Уэйленда, чтобы дойти до ожидавшей их машины. Они высадили Колина у его скромного отеля и поехали в «Крийон».
– Боже, Париж так красив, так романтичен, – сказал ей на ухо Уэйленд, когда они ехали вдоль бульваров. – Просто преступление не влюбиться здесь.
– Заткнись, Уэйленд, – оборвала его Корал. Но сама она чувствовала то же самое. Это было бы преступление. Она начинала чувствовать, впервые в своей жизни, что мода – это не единственная стоящая вещь в этом мире. Она смотрела в окно на парижские огни и внезапно почувствовала себя очень одинокой.
В большинстве коллекций есть один или два ансамбля, которые доставляют массу хлопот. Филипп Ру распарывал кремовый твидовый костюм шесть раз, сшивал его снова и все-таки чувствовал, что что-то не так. Он чуть не поддался панике, которую переживает каждый парижский модельер, когда поздно что-либо менять в коллекции. Несмотря на это и на то, что по всему салону, к очевидному неодобрению мадемуазель Жозефины, бегали модели в нижнем белье, а мастерская была забита стульями, которых едва хватало для утомленных работниц, Филипп, казалось, был в своей стихии. Он находился в мастерской или в студии с восьми часов утра. И он все еще был здесь, когда в десять или в одиннадцать вечера Майя просунула голову в дверь, чтобы попрощаться. Ру стоял, склонившись над каким-то неподдававшимся жакетом. Он был бодр и счастлив, и сердце Майи устремилось навстречу ему. Все в доме рассчитывали на успех коллекции, но
