— Наверное, да, и я знаю, чья это мысль.
Назревала ссора, притом ожесточенная, так как мы уже здорово нагрузились. Все были слишком возбуждены и стали крайне обидчивыми — только задень. — Хватит шуметь! — закричал наконец Хенк. — Давайте продолжим.
И рюмка опять двинулась по кругу, формулируя невысказанные мысли, превращая нашу вечеринку в некое моральное саморазоблачение. В конце концов прозвучало и мое имя.
— От кого послание? — осведомился Хенк.
— От дяди Хенри, — ответила рюмка.
— В таком случае продолжайте.
Мы напряженно следили за мучительно медленно возникавшими словами. Сомневаться, однако, не приходилось — когда рюмка замерла, на бумаге было написано: «Я зажарил собаку и ем ее с аппетитом».
— Это все? — спросил Хенк с плохо скрытым удовольствием.
— Да, — по буквам ответила рюмка и опять остановилась.
— Ваш дядюшка — явный гурман, — заметила Анни, подливая в рюмки вино.
Еще с полчаса мы изощрялись в безудержно фантастических комментариях, пытаясь громким смехом снять нервозность. Так продолжалось до полуночи, пока наша вечеринка не выдохлась, как проколотый воздушный шарик.
— Вам надо поскорее ехать домой, не то ваш дядя ночью примется за садовника, — сказал Фреек и даже предложил подвезти меня.
Час спустя я вышел в Лунене у садовой калитки. Гул мотора замер вдали. Я кое-как проковылял по ведущей к дому аллее и увидел, что в кабинете еще горит свет. «Только не смейся, когда увидишь дядю в кресле и Дуса возле него», — подумал я.
Он действительно спал в своем кресле, но, когда я вломился в комнату, тут же проснулся. Все еще во власти сна, он испуганно посмотрел на меня.
— Здравствуйте, дядюшка! — весело сказал я. — Вы еще не ложились?
— Да, мой мальчик, да… — глядя на меня отсутствующим взглядом, сказал, он. — Я, собственно, ждал тебя только ут… — Конец фразы поглотил зевок.
Я сел напротив него. Тишина. Уныло тикали часы.
— А где Дус? — спросил я, не обнаружив собаки в комнате.
Он бросил на меня сконфуженный взгляд — или мне это показалось?
— Вечером я его выпустил, а он убежал, — ответил дядя нерешительно. — Раньше такого не бывало. Очень странно…
— Да, — кивнул я. Непонятная тревога прояснила мою голову. Взгляд внезапно упал на стол. Часть его была накрыта, там стояла тарелка с остатками еды. Рядом с ножом и вилкой лежала салфетка. Дядя проследил за моим взглядом.
— Я немного закусил, — сказал он мягко.
— Чем? — резко спросил я.
— На кухне оставалось холодное мясо, — ответил он.
Неужели он действительно смутился? Наступила грозо вая тишина.
— А ты не хочешь есть? — простодушно спросил он.
— Нет, спасибо! — поспешно воскликнул я.
Мы еще немного посидели, он — загадочно вперив в меня взгляд, я — борясь с необузданным желанием узнать истину.
— Пойду спать, — вдруг сказал я. Подал ему руку и через темный коридор прошел в кухню, но не успел оглядеться, как дверь скрипнула, и на пороге возник дядя Хенри.
— Ты все-таки хочешь есть? — спросил он враждебно.
Я не нашелся что ответить. Он вселял в меня страх и ±твращение, и я со всех ног бросился вон из кухни наверх, в свою комнату. Сев на край старомодной кровати, я с полчаса провел в размышлениях, слыша, как он ушел к себе в спальню, как что-то невразумительно бормотал, разговаривая сам с собой.
До сна ли тут — в панике я забегал по комнате. «Я зажарил собаку и ем ее с аппетитом». Мне необходима ясность: теперь или никогда. К утру следы исчезнут, но сейчас у меня, пожалуй, еще был шанс раскрыть тайну дяди Хенри.
И вдруг мне пришла в голову нелепая мысль. Я погасил свет, сел на пол и начал громко лаять по- собачьи, хрипло, грубо, как обычно лаял Дус.
«Посмотрим, что он будет делать», — думал я и знай тявкал:
— Гав, гав, р-р-гав!
Пока я усердно подражал собачьему лаю, в коридоре послышался шум. Дверь моей комнаты со скрипом отворилась, и на пороге появился дядя Хенри в длинной ночной рубашке, со свечой в руках. На его бледном лице застыла гримаса безумного восторга, пламя свечки так и плясало.
— Возможно ли это? — прохрипел он.
Он подошел ближе, но только я хотел вскочить на ноги и бросить ему в лицо обвинения, как при свете озарившей меня свечи сделал ужасное открытие. Я увидел, что мои руки превратились в покрытые серой шерстью собачьи лапы, и внезапно с сокрушительной уверенностью почувствовал, что и голова моя стала похожа на бесформенную голову Дуса.
— Дядя! Дядя! — пытался крикнуть я, но не мог произнести ни слова и только отчаянно лаял: — Гав… гав… р-р-гав…
Рыча и взвизгивая, я увидел, как дядя Хенри положил руку мне на голову и услышал его сдавленный от страсти голос:
— Завтра, Дус… завтра вечером мы опять…
Знание
Вчера днем я все же был свободен, вот и решил выбрать себе мировоззрение. А потому отправился к соседу, который таковым обладает. Он сидел, вяло развалившись в кресле.
— Расскажи-ка мне, — бодро начал я, — как им обзавестись.
Сперва он вообразил, что я имею в виду обзавестись слугой, но, когда я вывел его из этого заблуждения, весьма оживился.
Видишь ли… Присядь, я не люблю, когда стоят, возьми сигару и эту картину заодно убери, она мешает мне сосредоточиться. Итак, видишь ли — я говорю «итак, видишь ли», а не «видишь ли, дело обстоит так», что встречается чаще, — и смотри, дружище, вот где оно коренится, это мировоззрение. Вспомним в этой связи хотя бы о жизни пчел…
И он зажужжал и взвился на прозрачных крылышках к небу.
— О, ты совершенно прав! — воскликнул я ему вдогонку, хотя понимал его только отчасти. Слава богу, он возвратился на землю.
— Мир! — сказал он, вскакивая на стул. — Смотри, теперь я стал выше. Но разве я стал больше? Нет, только длиннее. Вот в чем суть. Следишь за моей мыслью? Мир день ото дня жиреет, но какая от этого польза? Никакой!
Сосед лег на пол.
— Видишь, как все ничтожно мало, — сказал он умоляющим голосом, лежа у моих ног. — Мы так малы. Как муравьи. Но зато дух! По крайней мере мой дух. Хочешь чаю?
— Всю жизнь мечтаю.
— Это ты говоришь, чтобы срифмовать, — заорал он в полемическом задоре и вскочил на ноги, — но заметь, «всегда» рифмуется с «никогда». Иными словами — с вечностью. Ты Кьеркегора[16] читал?
— Немного, — осторожно сказал я.
— Черт с ним! — яростно гаркнул мой сосед. — Он украл у меня велосипед прошлым летом. А вот
