так, случайный человек…
Он снова улыбнулся мне.
— А почему вы ушли от шурина?
Он нахмурился и вздохнул.
— А, да что там говорить…
Но потом не спеша, со вкусом отхлебнул из своего стакана и стал рассказывать:
— Ну, я как приходил домой, тут мы и за стол садились, стряпней-то он занимался. Само собой, я платил ему. Каждый месяц. Как положено. Сидим мы, значит, друг против друга, и видел бы ты, какую он рожу корчил, как я возьму чуток перцу. Он его для себя одного ставил. Для тебя, мол, это слишком большая роскошь. Сперва-то он ничего не говорил. А тут как заорет: «Не лезь в перечницу своими лапами!» Так прямо и гаркнул.
Устремленный на меня взгляд как бы говорил: «Представляешь?»
— Тогда я встал, — продолжал он почти торжественно, — и сказал ему: «Франс, — говорю, — его Франс зовут, — Франс, в девятьсот третьем я бастовал, полных восемь месяцев. А ты в девятьсот третьем не бастовал. И ты это знаешь. Тебя на работу жандармы провожали, охраняли тебя. А теперь ты на меня пасть разеваешь. Ты! Из-за какого-то перца! Вспомни-ка лучше девятьсот третий год!»
С этими словами он встал, свернул свои пожитки и побрел в заведение для бездомных — естественный поступок принципиальной личности.
— Публика там не больно благородная, — сказал он улыбаясь, — а все же…
Профессиональный взгляд
Долго, критически рассматривала Хелла свое отражение в зеркале. Ее беспристрастный взгляд констатировал: стройная, белокурая, вполне еще привлекательная женщина лет тридцати шести в летнем светло-красном платье.
— Это! — сказала она. — Я в нем и пойду.
— Пожалуйста, мефрау, — с готовностью откликнулась продавщица. Она была сама услужливость. Еще бы! В их заштатном городишке жена менеера Вима — важная персона, как и жены менеера Анри и менеера Франса. При мысли о невестках женщина в зеркале криво усмехнулась. Три года она терпела их штучки. Хватит с нее.
— Впишите в мой счет, — сказала Хелла и, милостиво кивнув продавщице, вышла из магазина на жалкую главную улицу. Ей было весело. Какую-то даже приподнятость ощущала она в себе. Красное — ее цвет. Прежде, в Гамбурге, она всегда ходила в красном. «Мой красный чертенок» называл ее Джонни. Да, Джонни… С нежностью вспомнила она, какую он проявил чуткость, как дружески благословил ее на брак с Вимом, понимая, что такой шанс выпадает раз в жизни. Менеер Вим… Она ухмыльнулась. Братья отправили его в Гамбург «изучать дело». Ему это было необходимо, чтобы затем принять участие в управлении крупным прибыльным предприятием, которое основал его родитель. Хелла в то время работала в кафе «Секс-бомба» и каждый вечер видела в баре не умеющего пить маменькиного сынка, который после четвертой рюмки принимался изливать душу и распускал слюни, вздыхая по родимому захолустью. Она выказывала сочувствие, сначала лишь потому, что он был клиент и тратил много денег, но скоро она заметила, что он в нее влюбился, а от других голландцев ей было известно, что его рассказы о богатстве их семьи ничуть не преувеличены, и она удвоила внимание. Когда он сделал ей предложение, она для начала немножко его поманежила.
«Соглашайся, девочка, — сказал Джонни. — Только веди себя по-умному».
Так она и поступила. После того как она сказала «да», все пошло как по нотам. Семейство, конечно, стало на дыбы. Она не потребовала: «Прояви волю!» Нет, она просто уехала на две недели, оставив его одного: не хочу, мол, сделать тебя несчастным — блеф, разумеется. Когда она вернулась в Гамбург, он был шелковый, и, поломавшись еще немного, она дала согласие, и они обвенчались.
«Ну вот, я возвращаюсь на родину с молодой женой», — сказал он.
Братьев его она не боялась. Но вот их жены, которые заранее ее возненавидели за то, что она в молодости пожила в свое удовольствие, могли доставить немало неприятностей. Она отчетливо сознавала, какой линии поведения ей следует держаться: она должна делать только то, чего от нее никто не ждет, — во всех отношениях. Для начала она приобрела в магазине готового платья скромную неброскую одежду. В хозяйстве она навела такую экономию, что муж как-то сказал ей: «Милая девочка, в этом, право же, нет никакой надобности».
Но главным ее козырем была работа. Две-три недели спустя она поступила на фабрику, встала к станку, будто всю жизнь там работала.
«Я хочу знать дело не хуже, чем знаешь его ты, Вим», сказала она на безупречном голландском, который освоила с невероятной быстротой. Вначале братьям мужа это показалось странным, но потом, когда она в разговоре раз-другой ловко ввернула несколько слов о производстве — а тут они кое-что смыслили, — они ее зауважали и уже не поддерживали жен, когда те в вечерних пересудах ядовито прохаживались насчет «девицы из бара».
«Представляешь, что Франс заявил Элине? — рассказывал ей вчера Вим. — Не надоело тебе языком болтать? Хелла хотя бы помогает нам делать деньги, а ты умеешь их только транжирить!»
Это была крупная победа. Три года она шла к этой победе. Может быть, поэтому ей и было сегодня так весело. Еще немножко — и она на коне, и богатство благородного менеера Вима у ее ног. Она улыбнулась.
— Мое почтение, мефрау Вим.
Нотариус. Старый напыщенный зануда. Знает она таких. Она сдержанно поклонилась.
— Здравствуйте, менеер Хротебринк.
На рыночной площади она остановилась у парфюмерного магазина и залюбовалась собственным отражением в стекле витрины. Первое ее красное платье в этой дыре — в ознаменование поражения Элины.
— Послушай…
Она оглянулась и увидела густо размалеванную, изможденную женщину лет сорока.
— Скажи, милочка, куда мне лучше пойти?
— О чем вы? — холодно осведомилась она.
— Я, видишь ли, не здешняя, — продолжала женщина. — А мне бы не мешало подзаработать. Куда у вас тут идут мужчины, если у них в кармане завалялось несколько лишних монет?
Не отвечая, Хелла бросилась прочь. А вдогонку ей тот же голос крикнул:
— А ты не воображай о себе слишком много. У меня глаз наметанный. Меня не обманешь.
Сумочка
Мой приятель Дирк, маклер, здоровенный детина, сделал однажды доброе дело. В отличном настроении, с полным карманом денег шатался он по городу, увидел в витрине красивую дамскую сумочку из серой замши и не долго думая купил ее для своей жены Анни.
— Вот тебе летний привет от Деда Мороза! — воскликнул он, входя с подарком в комнату.
В кресле у окна сидела его мать. Жена стала развертывать подарок, а он обратился к матери:
— Мама, что я вижу! И ты здесь?
— Ну да. Раз ты ко мне не едешь, пришлось приехать к тебе самой.
— О, какая прелесть! — воскликнула Анни. — Ты с ума сошел!
Мать посмотрела на сумочку с улыбкой, которая, отдавая должное супружеской внимательности, выражала в то же время неодобрение явному мотовству.
— Peau de suede,[31] - сказала она. — А я хожу с синтетической.
