Геррит
Поутру, когда я раздвинул гардины в спальне, день нагло осклабился мне навстречу, словно заросший щетиной детоубийца. Самое естественное было бы плюхнуться назад в постель, но всяческие дела требовали моего личного присутствия в других местах. Поэтому, преодолевая отвращение, я оделся и потащился из дому. Дождь сыпал мягко, но ощутимо, так некоторые люди портят воздух: не слышно, однако заметно. Незадавшийся, гнусный день, когда ухо надо держать востро, а не то пиши пропало.
В трамвае один пассажир сказал другому:
— Вчера по телевизору опять целый вечер показывали сплошную муру. Я его, как всегда, выключил. Нет, лучше ужи пялиться на собственную жену.
Второй мрачно кивнул. — Им бы побольше показывать чего-нибудь этакого, с девочками. А не одну болтовню. Вот именно — этакого с девочками.
Говоривший был флегматичный человек лет пятидесяти, и весь его вид говорил, что одной ногой он стоит в могиле, но целиком отправляться туда пока не расположен. Остаток пути я размышлял о том, что за «этакое с девочками» могло бы его развеселить. Не иначе как шуточки про тещу, вставные челюсти и отхожие места, да еще изложенные остряком, который для пущего веселья спустит с себя штаны.
Я вышел из трамвая и пересек улицу. По-прежнему накрапывал этот подлый дождик. У магазина женского белья, мечтательно углубившись в созерцание витрины, стоял средних лет мужчина в непомерно длинном пальто. Когда я с ним поравнялся, он со вздохом оторвал взгляд от выставки и уставился на меня глазами, полными ужаса.
— Чтоб я сдох! — вскрикнул он, хватаясь за сердце. Его качнуло из стороны в сторону.
— Вам нехорошо? — спросил я.
— Да нет, но мне надо очухаться, — ответил он. — Вам известно, что вы как две капли воды похожи на моего брата Геррита?
— О, — сказал я.
Ну что еще скажешь в подобной ситуации?
— Разрешите я еще погляжу? — спросил мужчина. — Ну да, точь-в-точь. Вылитый Геррит.
— Считайте, что теперь у вас два брата, — удачно сострил я.
Мужчина покачал головой:
— Нет. В прошлом месяце Геррит умер. Совершенно внезапно. И такой плохой конец. Попал под трамвай. Номер шестнадцать. Или нет, погодите, кажется, двадцать четвертый. А может, все же шестнадцатый?..
И он погрузился в размышления на эту тему.
Лично мне было бы все равно, какой номер трамвая. Трамвай есть трамвай, верно? Я порылся у себя в душе, пытаясь отыскать какое-нибудь емкое и содержательное выражение сочувствия. Но ничего подходящего не нашел.
— Все-таки шестнадцатый, — сказал человек с облегчением, будто разрешил сложную проблему. — Неосторожно перешел улицу. Был немного выпивши. Он вообще любил это дело, Геррит, я имею в виду. Но не злоупотреблял, знаете ли. А вот жену свою четыре раза до больницы доводил.
Я кивнул.
Чем больше он сообщал новых сведений, тем меньше я радовался, что похож на Геррита.
— Хотя должен сказать, — продолжал мужчина, — отсидевши последний раз, он немного поутих. Не то чтобы она свидетельствовала против него, нет. Она не больно-то и рвалась. Он, Геррит, был не так уж плох, понимаете. Скорее без царя в голове. Мол, не трожь-ка ты меня, дядя, а то схлопочешь. Он такой был, без руля и без ветрил. Прямо большой ребенок. И ему еще повезло, не больно-то долго сидел. Один раз четыре месяца, один раз — шесть, и еще этот год. Я вовсе не хочу сказать, что это хорошо. Но брат, знаете, есть брат. А когда он слышал слово «работать», его прямо в пот бросало. Эх, Геррит, Геррит. Вы вот сейчас стоите руки в карманы — ну вылитый он.
Я посмотрел на часы.
— К сожалению, мне пора.
Я снова поспешил через улицу. И даже крик той женщины не смог меня остановить. Перед трамваем номер шестнадцать.
День в Амстердаме
Однажды утром на Алберт-Кёйпстраат я втиснулся в трамвай следом за непомерно толстой благодушной особой с громадной хозяйственной сумкой, набитой покупками. Пожилой кондуктор явно не горел трудовым энтузиазмом, так украшающим жизнь, да и со знаменитым сочным юмором, который прославил амстердамских кондукторов на всю страну, у него, по всей видимости, было туго. Дама долго копалась в сумке, извлекла наконец кошелек, отсчитала сорок центов и по неловкости рассыпала всю оставшуюся мелочь по полу.
— Нет, вы только взгляните на меня, — сказала она кондуктору.
Тот посмотрел на нее с видом человека, которому все это совершенно безразлично.
Поскольку женщина была слишком толстой, чтобы нагнуться, я опустился на четвереньки и начал собирать содержимое ее кошелька, представленное денежными знаками самого разного достоинства.
— Сегодня у меня плохой день, — сообщила дама у меня над головой. — С утра разбила вдребезги самую красивую вазу, которая досталась мне еще от матери. Затем по рассеянности мужу в кофе бухнула соли. Надо было видеть, как он взбеленился после первого же глотка. Такого и в Судный день не услышишь. А теперь еще и это. Да, денек хуже некуда.
Кондуктор молчал.
Вид его по-прежнему выражал полное презрение к происходящему.
Трамвай остановился, и вошел высокий седой мужчина, который, понятно, не мог предполагать, что я ползаю под ногами.
— Осторожно, — сказал я, легонько хлопнув его по колену.
Тогда он меня разглядел и забрюзжал:
— Уже на полу в трамваях валяются.
— Я собираю деньги вот этой дамы, — объяснил я, тыча пальцем вверх.
— Я мог бы тебя пнуть как следует, — сказал мужчина.
Он точно был не в духе.
Я поднялся на ноги, так как собрал все пятнадцати-, десяти- и пятицентовики.
— У меня плохой день, — пожаловалась новому пассажиру толстая дама.
Он пожал плечами.
Лицо у него было такое, будто последние полвека у него случается по крайней мере триста шестьдесят пять плохих дней в году.
— Большое спасибо, менеер, — сказала толстая дама, — ради бога, извините.
— У каждого бывают плохие дни, — примирительно заметил я.
На сей раз кондуктор испустил глубокий вздох и проговорил с брезгливой миной:
— Да пройдите же наконец вперед.
У него тоже плохой день, сразу видно. Готов повторить еще раз: такое случается с каждым. Во всяком случае, почти с каждым. Некоторые просто не могут себе этого позволить.
Если, к примеру, генеральный директор Нидерландских железных дорог пустит под откос полсотни поездов, он вряд ли оправдается заявлением: «А у меня сегодня плохой день».
На это никто не клюнет.
Трудно также представить, что, вернувшись однажды с работы, хирург скажет жене: «Такая со мной
