причесать по последней моде даже молодых деревенских пижонов.
Пишу об этом потому, что и маленькая парикмахерская пережила события, известные с древнейших времен и много раз отраженные в мировой литературе.
Развивались они медленно, но неотвратимо. Поначалу, если кресло сына было занято, следующий клиент покорно садился в кресло отца. Потом люди все чаще стали говорить:
— Мне ведь не к спеху. Я лучше подожду твоего сына.
— Ну что ж.
Старику, конечно, нелегко было примириться со своим новым положением, но он понимал, что рано или поздно окончательно выйдет из игры. И замкнулся в себе.
Когда я недавно зашел в парикмахерскую, он в полном одиночестве подметал пол и, заметив меня, сказал:
— Виллем в задней комнате. Я его сейчас позову.
Пока его сын подравнивал мне волосы, вошел один из деревенских и сел, ожидая своей очереди. Отец пробормотал что-то о погоде, а потом нерешительно спросил, без всякой надежды:
— Может быть, я?
— Нет-нет, я лучше подожду…
Отец кивнул. В зеркале я увидел, как он подошел к окну и затуманенным взором поглядел на родную улицу, на которой в детстве так весело играл.
Из сборника «Завтра увидимся» (1967)
Терпение
Терпение мефрау Ван Дам наконец-то вознаграждено.
В пятницу на прошлой неделе ее муж отдал богу душу.
Они были женаты тридцать два года. Трое взрослых детей. Накануне серебряной свадьбы в зале, снятом для празднования, к мефрау Ван Дам подошел очень молодо человек и сказал:
— Ваш муженек уже четыре года состоит в связи с одной шлюхой, я бросил ее из-за него. Вы знаете об этом?
Она не знала.
Но теперь она поняла, почему каждую пятницу ей приходилось паковать чемоданчик мужа, уезжающего на уикенд из города.
Празднование серебряной свадьбы состоялось. Супруги Ван Дам сидели на разукрашенных стульях, и гости несколько раз на плечах обнесли их вокруг зала. Неоднократно в их честь звучала заздравная песня.
Назавтра мефрау Ван Дам объявила мужу, что все знает, но разводиться не намерена. Такое решение, сказала она, принято ею не из любви, не из ревности и не по злобе. Просто она не хочет терять пенсию и страховку.
Хотя зарабатывал он хорошо, на хозяйство он давал ей гроши. Все доставалось той шлюхе. Когда мефрау Ван Дам однажды понадобилось новое платье, пришлось просить денег у детей. Но смерть мужа сделает ее наконец состоятельной женщиной. И она терпеливо ждала его смерти.
Ждала долгие годы.
Они жили в разных комнатах и не разговаривали друг с другом. Мефрау Ван Дам кормила мужа и приводила в порядок его одежду. И каждую пятницу паковала ему чемоданчик. Он уходил не прощаясь. Он знал, чего она ждет.
И в пятницу на прошлой неделе терпение мефрау Ван Дам было наконец вознаграждено. Утром она увидела, что шторы у него на окнах остались задернутыми.
Она вошла к нему, преисполненная надежды.
Но муж был жив.
Он лежал в постели и велел ей привести врача.
Мефрау Ван Дам сделала и это. Пусть все будет как положено.
Врач пришел, осмотрел его, выписал рецепт и в коридоре сказал ей:
— Ваш муж очень серьезно болен. Сердце. Вы позвали меня слишком поздно. Очевидно, он уже несколько месяцев плохо себя чувствовал. Ваш муж давал своему сердцу непосильную для его возраста нагрузку.
— Что да, то да, — ответила она.
Врач заметил, что она вроде бы улыбается. Но он был старый домашний врач и давно уже ничему не удивлялся.
Мефрау Ван Дам сходила в аптеку за порошками. Однако они не помогли. Муж скончался в тот же вечер. Эту пятницу он провел дома, с ней. Когда он умирал, она сидела у его постели. Он был в полном сознании. Он не разговаривал с ней. Не сказал последнего прости. Не выказал ни малейшей слабинки. Не смотрел на нее. Она сидела у его постели, но он мужественно умирал в одиночку — пятидесяти восьми лет от роду.
— Все вышло по-моему, — говорит мефрау Ван Дам. — Он отправился на тот свет молодым. Теперь я заполучила денежки, и мне едва сравнялось шестьдесят, есть еще время пожить в свое удовольствие. А шлюха осталась с носом.
Люди, люди…
В трамвае я увидел Лушье. Это дочь моего приятеля, юная особа лет двадцати.
— Ну что, экзамены сегодня сдавала?
— Вчера.
Голос у нее был безрадостный, и дремавший во мне до сих пор брат милосердия незамедлительно встрепенулся и едва не брякнул: мол, ничего, на будущий год сдашь.
Но ее короткого «да сдала я» было достаточно, чтобы усадить его на место. Хотя обычно таким тоном говорят «провалилась».
— Поздравляю, — нашелся я. — Ты, значит, хорошо поработала. Вот, держи десяточку. Купи себе какой-нибудь пустячок, это самый приятный способ тратить деньги.
— О, спасибо. — Тут она впервые улыбнулась.
— Слушай, ты говоришь, сдала, но я что-то не вижу особой радости на твоем лице.
Ответ, который я от нее услышал, могла дать только женщина.
— У меня был устный. Шесть предметов, шесть экзаменаторов. Пять мужчин и одна женщина. Ну вот я и надела мини.
По выражению моего лица она сообразила, что я тщетно пытаюсь проникнуть в смысл ее «ну вот», и поспешила разъяснить:
— Так вот, если бы мне у всех пятерых повезло… А то трое — мухоморы старые, они вообще ни на что уже не смотрят. Правда, другие двое… Я рассчитывала на шестерку,[49] а они оба поставили восьмерки.
— Вот так мадам тебе подвернулась, — вставил я со своей стороны, — я кое-что начинаю понимать. Ведь и в просвещении, в конце концов, работают такие же смертные, как и мы. Впрочем, продолжай и расскажи в доступной мужчине форме, отчего вместо триумфа на твоем лице печать неудовлетворенности.
