— Так вот эта единственная… Конечно, я рисковала с моим мини. Ей-то далеко за сорок, не замужем и злющая. Всем симпатичным девчонкам она всегда занижает отметки. Из зависти, конечно. Я же понимаю. Правда, ее предмет я знаю неплохо. Минимум на восемь. Так вот, я подумала, хорошенького понемножку: получу у нее свою шестерку, и хватит.
— Понимаю, понимаю, — закивал я, — ты знала на восьмерку, рассчитывала на шестерку, а получила четверку. Это тебя и разозлило.
Она покачала головой и вздохнула.
— Все как раз наоборот. Не четверку она мне поставила, а девятку.
И красноречиво-недоуменным взглядом она окинула свою фигуру.
— Неужели я такая уродина?
— Дитя мое, на ее месте я влепил бы тебе пару, это точно.
* * *
Когда амстердамский поезд сделал остановку в Лейдене, в вагон вошли две женщины и мужчина.
Все трое среднего возраста.
Женщины, которые, похоже, уже давным-давно перестали думать о своей талии, уселись напротив меня. Мужчина — длинный, худой и лысый — занял место рядом со мной у окна, после того как одна из женщин, видимо его жена, бросила:
— Давай, Пит, садись-ка вон там. В окошко будешь смотреть. — И, обращаясь к соседке, добавила: — Это он больше всего в поезде любит: сидит и смотрит себе наружу. И все молча. А вот поговорить — это для него хуже пытки. Так, Пит?
— Да. — По тону мужчины можно было догадаться, что произнести и это-то слово — для него большой труд.
— Вот, полюбуйся. И так всегда, — продолжала женщина. — По крайней мере в последние годы. А раньше — нет. Уж в молодости мы вволю повеселились. Бывало, праздник какой — тут он был первый заводила. Сейчас по нему этого не скажешь. Молчуном стал. И дома тоже. Я-то не прочь поболтать, только от него ответа не дождешься.
— Не позавидуешь, — согласилась другая.
Мужчина глядел в окно.
— Да ничего, привыкаешь, — снова заговорила первая, без тени раздражения или злобы в голосе. — Проживешь, как я, тридцать два годика под одной крышей, и не такое увидишь. Раньше, бывало, ссорились. Сидишь так, весь вечер рассказываешь что-нибудь, рассказываешь, а он молчит и молчит. Ясное дело, начинаешь заводиться. А лет восемь назад он взял да и купил телевизор. И теперь что ни вечер включает его и смотрит, а попробуй заговорить — сразу: тсс… Я, понятно, молчу или иду на часок-другой к соседке.
Вторая женщина понимающе-сочувственно поджала бы. Но, прежде чем она успела открыть рот, первая, не переводя дыхания, уже продолжала:
— Я ведь не жалуюсь. Все нормально. А знаешь почему? Я вот смотрю, как у других. Тут рядом с нами живут двое — муж и жена. Уже восемнадцать лет. Смотрю я на них, не нарадуюсь. И знаешь, что тот красавец отколол? С месяц назад мотанул с какой-то девицей из своей конторы. А жена осталась с носом. Со мной этот номер не пройдет. Что скажешь, Пит?.. Да повернись ты. Нет, его холодный пот прошибает, стоит ему лишь подумать о молоденькой. А возьми мою двоюродную сестру. Замужем. Трое прелестных ребятишек. Только муж все время заявляется домой сильно подогретый и разукрашивает ей физиономию — будь здоров. Вот и думай… Пит — тот пальцем никогда меня не тронул. Да я и сама спуску не дам, он знает. А вообще-то он смирный. Или вот моя младшая сестра. С мужем живет четырнадцать лет… По мне — таких мужиков поискать, а она как приедет ко мне, и сразу в слезы: мол, Ане, не могу видеть эту образину, как встречу его на улице, меня прямо наизнанку выворачивает от одного его вида. Поди разберись в людях. У нас с Питом совсем не так. Скучный он стал, правда. Неразговорчивый. А я — нет. Пусть себе молчит, я теперь не обращаю внимания. Знаешь, понасмотришься на все, что творится вокруг, и думаешь: слава богу, у меня все путем, а, Пит? — не без нежности обратилась она к мужу.
Тот лишь покорно кивнул.
Старость не радость
Поздно уже было и холодно. Она мелкими шажками семенила по пустынной улице, и резкий ветер трепал седые прядки ее волос. Почему она без пальто? Ах, ну конечно, здесь идти-то всего ничего.
Из переулка выехала патрульная машина с двумя полицейскими.
— Смотри-ка, бабуля гуляет, — сказал тот, что сидел за рулем, и притормозил.
— В одной ночной рубашке и какой-то накидушке, — заметил другой.
Машина остановилась, и полицейские подошли к женщине.
— Ай-ай-ай, мефрау, что-то вы поздновато прогуливаетесь.
— А разве сейчас поздно? — удивилась она.
— Да уж, поздненько. Полтретьего.
— А-а…
Холод пронизывал до костей.
— Куда путь держите?
— Домой, — ответила она, — дела у меня.
— Так мы вас подвезем… Куда ехать?
Она назвала адрес., В машине работала печка и было тепло и уютно. Ее сразу начало клонить в сон, но она старалась держаться молодцом. Забылась лишь на мгновение.
— Где же вы так поздно были, мефрау?
— Что-что? — переспросила она. И подумала: как это я очутилась в машине? Странно.
— Откуда вы идете?
— Я иду домой.
И она повторила адрес.
Всю дорогу полицейские уже не задавали вопросов. Машина остановилась возле большого темного дома. Было время, когда эта улица, должно быть, выглядела торжественно и солидно.
— У вас ключ с собой, мефрау?
— Я, кажется, забыла свою сумочку.
— Ничего, сейчас позвоним.
Ждать пришлось долго, наконец над входной дверью вспыхнул свет, и на пороге, кутаясь в домашний халат, появился заспанный молодой человек.
— Такое дело… Мефрау забыла дома ключи, и вот… — начал полицейский.
Молодой человек широко зевнул.
— Sorry, — прикрывая рот рукой, извинился он, — но мефрау вот уже четыре года живет в доме престарелых.
— Да, но она…
Что поделаешь, у нее сдвиги.
— Вы случайно не знаете, где этот дом?
Молодой человек кивнул утвердительно, снова зевнул и назвал адрес.
Это оказалась та улица, где они наткнулись на нее.
— Немножечко терпения, мефрау, — успокоил ее полицейский, когда они снова садились в машину, — скоро вы будете дома.
— Да уж, — ответила она покорно.
Все обошлось благополучно. Она очень устала, глаза закрывались сами собой. И вдруг — резкий свет. Она стола в вестибюле лицом к лицу с медсестрой.
— Ах, мефрау, — услышала она ее голос. — Как же вы только могли… Ведь ночь на дворе… Я тут
