— Да, да… — Рууд сделал шутливо-осуждающий жест. — Вечеринки быстро превращают в алкоголика самого устойчивого. В этом случае у меня для вас есть только молоко!
— До чего же у вас милый юмор! — Алина погрозила ему указательным пальцем. Она поднялась, разгладив свои черные легинсы и широкий длинный, до колен, черно-розовый пуловер с откинутым капюшоном (лето вновь обернулось прохладой), и оглянулась на дверь. — Я должна вернуться, Маттей, вероятно, скоро придет, а мне хочется приготовить романтический ужин для двоих.
— В качестве благодарности за две счастливые недели?
Алина кивнула.
— И чтобы успокоить совесть, ведь моя исповедь все еще не состоялась. Хотя она и не должна уж слишком сильно меня мучить — Маттей видит во мне только фанатку, и, в конце концов, я ведь действительно фанатка!
Рууд иронически улыбнулся.
— Значит, вы, между прочим, талантливая и честолюбивая карикатуристка, будете компенсировать это, ублажая Маттея… в том числе, и кулинарным искусством!
Алина еще раз погрозила ему пальцем.
— Ваша фантазия заходит слишком далеко, господин Хуттман!
— Извините, я не должен больше забегать вперед. — Рууд выглядел удрученным. — А вы кстати, умеете готовить?
— Я бы не стала называть это громким словом «готовить», — уточнила Алина и снова села в кресло, на этот раз с достаточно унылым видом.
— И все же?
Алина ответила тихим, смущенным голосом:
— Консервированные супы. — И тут же радостно добавила: — Но, щедрой рукой добавляя приправы, я превращаю их в нечто божественное, я бы сказала, в поэму.
— Выходит, я могу, вероятно, попросить вас хотя бы раз поработать в моей кухне и благодаря вашей щедрой руке превратить что-нибудь в божественную поэму? Однако, осторожности ради, только тогда, когда распрощаюсь с моими последними вкусовыми ощущениями.
— У вас слишком острый язык, господин Хуттман. — Алина поспешно посмотрела на свои часы и успокоилась: Маттея еще не должно быть дома.
— Сожалею, — извинился Рууд, но по его голосу нетрудно было понять, что он ни капельки не сожалеет. — Я думаю, что этот острый язык очень помогал мне как литературному критику.
— Наверное, тогда и у вас были свои ироничные критики? — Алина с интересом наклонилась к нему в надежде как можно больше узнать о прошлом старика.
Однако Рууд не оправдал ее надежд и, сделав пренебрежительное движение рукой, продолжил:
— С определенного момента мне стали безразличны мои оппоненты. Я имел имя, меня приглашали на все важные праздники и приемы, ведь я был авторитетной, значительной личностью, знакомством с которой гордились. А в качестве ответной услуги все ждали, зная мой острый язык, моих едких замечаний. — Его вздох не был ностальгическим, а скорее выражал зрелость суждений, приходящих с возрастом. — В молодости я не шел спокойно по жизни, а мчался с грохотом и треском. И позднее, когда уже приобрел свою репутацию, то обдуманно и решительно поддерживал и защищал ее — репутацию острослова.
Алине пришлось побороть себя, прежде чем она спросила в лоб.
— А вы не задавались тогда вопросом, не оскорбляете ли вы кого-нибудь своими замечаниями и остротами?
Рууд отрицательно покачал головой и так же прямо ответил:
— Нет, мне это было безразлично. Я хотел остаться наверху. Видите ли, жизнь известной личности неизбежно деформирована. Она быстро привыкает к знакам внимания и к окружающей роскоши и забывает обо всем остальном, как о незначительных, нестоящих ее внимания вещах. Просто хочется сохранить все преимущества, ни о ком и ни о чем не размышляя.
Алина в задумчивости посмотрела на него.
— Я не знаю, как бы я повела себя в подобной ситуации, но, во всяком случае, уверена в одном: никогда бы мне не хотелось находиться в положении, в котором я могу оскорбить другого человека или причинить ему боль.
— Если вы хотите стать известной, добившейся успеха карикатуристкой, то ваше имя будут знать, а рисунки печатать, и вы автоматически получите в руки такое оружие, от которого только что отказывались. Художники, а карикатуристы особенно, обладают большой властью и силой и могут своими работами причинять боль, страдание, обиду.
Алина улыбнулась.
— Ну, все это от меня слишком далеко. Ведь до сих пор я не продала ни одного рисунка.
— На вашем месте я бы попытался быстро изменить это положение. — Рууд с наигранной наивностью поднял брови. — Разве вы не с этой целью поступили машинисткой к господину Делагриве?
Алина в нерешительности пожала плечами.
— Правильно, и я вновь должна подумать о своей карьере, но…
— Но в данный момент этот господин Делагриве значительно важнее, чем самая прекрасная карьера. — Рууд указал на дверь. — Ну, хватит, я больше не хочу удерживать вас. Надеюсь на очередной визит, когда произойдет что-то важное.
— Обещаю. — Алина наклонилась и коснулась губами его щеки. — А вы берегите себя.
— Не вздумайте отравиться! — крикнул ей вдогонку Рууд, пока девушка шла к двери. — В конце концов, я хочу знать, что выйдет из этой смеси романтизма и карьеризма, так сказать, любовно-карьерной лихорадки.
Алина пересекла коридор и вошла в пентхаус Маттея. Он уже вернулся и сразу стал рассказывать ей о конференции в издательстве. Алина, выслушав, высказала свое мнение:
— Я вовсе не считаю это скучным, как ты говоришь. Наоборот, это захватывающе интересно.
Расстроенный Маттей возразил:
— Что может быть захватывающего там, где нельзя осуществить мои лучшие проекты, ведь в издательстве никто не осмеливается выпускать что-то новое?
— Но… у тебя всегда такие замечательные идеи! Они должны радоваться их появлению!
Он глубоко вздохнул.
— Однако осторожность прежде всего! Все хлопали меня по плечу и говорили, что у меня действительно безумно интересные проекты, а потом ссылались на тяжелое положение на рынке и на то, что торговля идет не так хорошо, как хотелось бы, и сейчас, дескать, не стоит рисковать, а лучше продолжать работать испытанными приемами. Вот так выглядела эта внешне захватывающая беседа. Благодарю покорно, но я бы обошелся и без нее. Лучше бы остался с тобой или сел за рабочий стол и набросал несколько эскизов.
Услышав слово «рабочий стол», Алина непроизвольно посмотрела на этот предмет, и у нее возникла идея, которая, правда, тотчас же исчезла, стоило Маттею обнять ее и одарить долгим поцелуем. После чего он довольно и расслабленно вздохнул.
— Знаешь, с тобой намного лучше, чем с этими типами в издательстве, — пробормотал он примерно через час, когда они лежали в кровати. — Тебе предлагается нечто новое, и ты не отказываешь.
— А почему бы нет! — Алина чувствовала себя отдохнувшей и бодрой, а Маттей, напротив, выглядел утомленным. — Может быть, я съезжу домой и приведу в порядок кое-какие свои дела? — без нажима, а как бы с сомнением тихо произнесла Алина. И была благодарна ему, что он не спросил, о каких, собственно, делах идет речь.
Войдя в теткиной квартире в свою комнату, Алина достала толстую папку с рисунками, выполненными ею в Академии, и стала отбирать лучшие, внимательно следя, чтобы среди листов не оказались те, которые уже лежали на столе Маттея и он мог их запомнить.
Ее план был так же прост, как и надежен. Девушка хотела подложить свои рисунки под работы Маттея, но так, чтобы он мог наткнуться на них только случайно. Поскольку чаще всего он работал, когда Алины не было рядом (с ней он мог думать только о радостных, захватывающих наслаждениях). Значит,
