церкви… – подхватил с чувством патер Билли, возводя умиленно в потолок свои впалые глаза.
– Я должен сказать, – заговорил опять Грубер, – что в этом деле избранным орудием Божьего промысла был бальи граф Литта. Он, послушный моим внушениям, а также пользуясь расположением и доверием к нему императора Павла, успел не только склонить его величество принять под свою защиту Мальтийский орден, но и подготовить государя к тому, чтобы он объявил себя великим магистром этого знаменитого ордена. При настоящих обстоятельствах такая готовность императора имеет чрезвычайную важность. Он ревниво оберегает свое достоинство, и надобно повести дело так, чтобы взятие Мальты французами он, как защитник ордена, принял за оскорбление, лично ему нанесенное французскою директориею. Нужно, чтобы он в этом деле пошел сколь возможно далее и решился бы силою оружия смирить безбожных республиканцев! Тогда восстановится в Европе прежний порядок, при котором святая наша церковь пользовалась принадлежащими ей божественными и мирскими правами…
– А позвольте спросить, достопочтенный аббат, – отозвался один из патеров, – как поведем мы дело о браке графа Литты с графинею Скавронской? В городе начинают все громче и громче говорить об этом браке, который отнимает Литту не только у ордена, но, может быть, и удалит его из лона святой церкви.
При этом вопросе нервное движение пробежало по лицу аббата, а окружавшие его собеседники придвинулись к нему еще ближе, желая с особым вниманием выслушать его сообщение по этому предмету.
– Любовь его преступна!.. – с негодованием сказал Грубер. – Ослепленный безумною страстью, он думает только о том, чтобы вступить в брак с схизматичкой, решившись даже отречься от рыцарских обетов. Все усилия мои расстроить косвенным образом этот союз оставались до сих пор тщетны, и я убедился, что и впоследствии они не будут иметь ни малейшего успеха. Выход графа Литты из Мальтийского ордена не только расстроит дальнейшие наши планы, но и произведет самое пагубное впечатление на всех старающихся поддержать падающий орден… Сделаю еще одну попытку, попытку решительную, для обращения этого безумца: я переговорю лично с ним, и если попытка эта не удастся, то останется только одно средство для того, чтобы удержать Литту в ордене. Средство это, конечно, крайне прискорбно, но вы знаете, возлюбленные во Христе братия, что, по коренному правилу, принятому нашим обществом, цель оправдывает средства, а потому и позволительно будет употребить в дело придуманную мною меру. Нельзя не иметь в виду, что если Литта оставит орден, то император Павел легко может остыть в своем сочувствии к этому учреждению, и тогда планы наши неминуемо расстроятся. Следовательно, всего нужнее при настоящем положении дел удержать графа Литту в том положении, какое он занимает ныне и при дворе императора, и среди мальтийского рыцарства… Предположенная мною мера, – продолжал таинственно Грубер, – заключается в том, чтобы склонить его святейшество разрешить графу Литте вступить в брак со Скавронской и, несмотря на это, остаться в звании бальи ордена св. Иоанна Иерусалимского…
Иезуиты встрепенулись и с выражением недоумения взглянули на своего вожака.
– Конечно, нелегко будет убедить святого отца, чтобы он согласился на такое небывалое еще отступление от орденского статута, но нам необходимо достигнуть этого. Правда, граф Литта по своему характеру, который не удовлетворяет строгим требования со стороны нашего общества, не может быть нашим истинным сочленом, но нам этого не нужно. Вполне достаточно, если он будет в наших руках; мы через него сумеем сделать многое у императора Павла, а бальи, в свою очередь, несомненно окажется толковым и послушным нашим учеником.
– Среди русского общества, – заметил Билли, – мы действуем теперь довольно успешно. Русские очень охотно отдают в наш коллегиум своих сыновей, и в Петербурге, как кажется, нет уже ни одного знатного дома, в котором член нашего общества не был бы или наставником детей, или библиотекарем, или секретарем, или, наконец, постоянным гостем и другом семейства. Сверх того, мы исполняем здесь как следует и тайные наставления «Monita Secreta», нашего общества, привлекая к нему не только вельмож и царедворцев, но даже мужскую и женскую прислугу в знатных русских домах.
– Да, желания нашего братства исполнились теперь свыше самых смелых ожиданий, – самодовольно заметил Грубер. – Как памятно мне то время, когда мы так усиленно старались проникнуть в столищу русской империи и когда все наши к тому попытки оставались безуспешны вследствие противодействия епископа Сестренцевича. Должно сказать, что настоящим нашим положением в России мы обязаны собственно императрице Екатерине; она не допустила привести в исполнение в своих владениях папскую буллу об уничтожении нашего ордена и позволила нам жить в Полоцке, находя, что мы можем быть чрезвычайно полезны в деле воспитания юношества, внушая ему страх Божий и безусловное повиновение установленным властям. Таким образом, мы с первого раза достигли в России того, чего с таким трудом и так долго добивались в католических государствах.
– Покойная государыня, – добавил иезут Эверанжи, – покровительствовала нашему братству и в других еще видах. Когда до сведения ее дошло, что собрат наш Перро до такой степени приобрел расположение китайского богдыхана, что он сделал его мандарином, то императрица намеревалась вести посредством нашего ордена переговоры с Китаем, надеясь выговорить значительные торговые выгоды для своих подданных.
– Воздавая должную дань благодарности императрице за оказанное ею нам покровительство, нельзя не вспомнить, – сказал иезуит Бжозовский, – и о том расположении, какое оказывали нашему братству сильные в ее пору вельможи: граф Чернышев, управляющий Белоруссиею, и в особенности князь Потемкин.
– Князя Потемкина мы должны признать истинным нашим благодетелем, – с живостью заметил Грубер. – Всем нам известно, что, когда в Москве появилась на русском языке направленная против нашего ордена книга, то она встревожила все образованное русское общество. В этой враждебной нам книге прямо предостерегали русских от тех опасностей, какими будто грозит наше водворение в России. Мы были выставлены в этой книге как тайные распространители католичества, как люди, которые не разбирают средств для достижения своих пагубных целей; нас называли там разрушителями общественных порядков, готовыми даже на цареубийство. Короче сказать, в этой книге мы были представлены…
На этом слове Грубер несколько замялся, а его собеседники с веселою улыбкою переглянулись между собою, как будто говоря: «да что об этом толковать, это – старая песня!..»
– Книга эта могла погубить нас, – продолжал Грубер. – Императрица поколебалась в своих взглядах на наши добродетели, но князь Потемкин успел испросить ее повеление об истреблении этой книги до последнего экземпляра…
– Да, князь Потемкин сделал для нас много хорошего, – заговорил иезуит Вихерт. – Недаром же он и находился в наших руках. Во время осады Очакова он был окружен как членами нашего общества, так и женщинами, бывшими под нашим влиянием. Он любил нас, и я помню, как в Орше он служил в нашем монастыре молебны и сделал в тамошнюю ризницу такой дорогой вклад, каких не делали даже в старину самые богатые польские магнаты. Нельзя не заметить, что в пользу общества Иисуса всего более расположил его наш достойный сочлен Нарушевич, и как легко удалось ему это сделать, польстя лишь суетности князя Таврического! Занимаясь геральдикою, Нарушевич придумал, будто Потемкины происходят от польских шляхтичей Потемпских, предки которых были в древние времена владетельными князьями в городе Потенсе, находившемся в Италии. Это баснословное родословие сблизило Потемкина с Нарушевичем,
