можно только грамотному человеку. Он указал на парашкинцев, в 'округе' которых не было ни одной школы.
Фрол встрепенулся, ожил и начал возиться на своем стуле. Ему понравилась веселая, но понятная речь гавриловского барина.
В это время его соседу, чекменскому барину, надоело сопеть на всю залу; он поднялся, пошлепал губами и стал возражать гавриловскому барину. Он говорил долго, вкусно и сочно, хотя Фрол мало понял из его речи; только лицо его начало терять постепенно свою деревянность… Под конец чекменский барин, высказав уверение, что он 'глубоко верит в то, что говорит', приняв во внимание, кроме того, и то, и другое, и третье, 'а также имея в виду (и с одной стороны и с другой) невежество парашкинцев и их собственное нежелание образовывать себя', он 'не мог не прийти к заключению', что расход, рекомендуемый почтенным оратором, 'бесполезен и обременителен для Сысойского земства'.
Фрол все время возился на стуле; вынимал зачем-то картуз, снова прятал его за пазуху, зачем-то откашливался и опять возился на своем стуле. Потом вдруг встал. Как нарочно, в зале в это время настала мертвая тишина. Фрол открыл рот. На него многие обратили внимание. Он и сам в первое мгновение видел, что на него смотрят, и смутился; но мысль, засевшая в нем, одержала верх, требуя выхода, и Фрол стал говорить:
— Ну, ежели невежество у нас… — Он остановился на мгновение — около него раздался смех, вероятно, потому, что ни одна речь в Сысойском земстве не начиналась так.
Но он продолжал.
— Невежество — это так… но невежество надо учить, учеба ему надобна…
Раздался хохот. Фрол побледнел, но продолжал:
— Парашкинцы и рады бы учить своих ребят, да сил-то нету…
Новый смех, хотя более сдержанный, раздался. То смеялся чекменский барин и некоторые другие; им было скучно, и они рады были забаве. Фрол замолчал, только с какою-то странной улыбкой проговорил, обращаясь к сидящему подле него барину:
— Грех вам, барин, смеяться!..
Хохот усилился; но в это время со всех сторон удивленной залы послышались повелительные выкрики:
— Это нехорошо!
— Перестаньте смеяться!
— Нечестно!!!
А какой-то раздражительный голос прямо вскрикнул: подло! Взволнованный председатель принялся звонить. Когда же восстановилась тишина, он обратился к Фролу:
— Продолжайте, господин гласный.
Но Фрол опять улыбнулся грустной, а больше странной улыбкой и только выговорил:
— Нет уж…
И сел. Председатель поторопился прервать заседание.
Фрол посидел немного, затем поднялся и пошел к двери. Он перешел коридор, где поразил гренадера Миронова своим измученным видом, не имевшим и тени прежней деревянности, спустился вниз по лестнице, утер рукавом крупные капли пота на своем лице и вышел на улицу…
Ни на другой, ни в следующие дни он не являлся больше на заседания; он сбежал домой.
Так и не узнали в Сысойском уездном земстве, что думал сказать Фрол Пантелеев. На его место на следующий год сел раньше выбранный в кандидаты парашкинский старшина, а о Фроле позабыли. Гавриловский барин, правда, доказывал иногда, что только Фрол мог рассказать правду о своих соотечественниках, что только он в состоянии раскрыть темную парашкинскую душу, но никто его не слушал. О происшествии в Сысойском земстве тоже позабыли, только до сих пор живет там и везде прозвище виновника его: безгласный.
Примечания
1
Имеются в виду уездный мировой съезд, мировой суд и губернское по крестьянским делам присутствие. В случае конфликтов с помещиком или мировым посредником крестьяне имели право обжаловать решение мирового посредника обращением в мировой съезд или в губернское по крестьянским делам присутствие.
2
Возможно, речь идет о предреформенном времени, когда споры о сути общины широко велись на страницах печати и в редакционных комиссиях по подготовке реформы.
3
Впервые — Отечественные записки, 1879, № 12.
